глава X

ГЛАВА X. Nadja.

Или: sunshine reggae в Гамбурге.

Начало

В каком-то смысле, мой брак был по итальянскому принципу: Эрика, мать, которая заботилась о детях и была, кроме всего прочего, моим лучшим другом. Будни: утром - подъем и булочка на завтрак, побежали на работу, вечером - в коме упали в постель. Все это - дома. За его пределами были вечеринки, время от времени - несколько девушек, чтобы развеяться. Если бы не все это и золотые пластинки на стене, то я бы и не знал, что живу. Попутно, мне бросилась в глаза девушка по имени Надя. Точно помню: мы встретились впервые по дороге в кофейню бабульки-и-дедульки в Альстере - "Маленький домик паромщика", в которой можно было встретить Лило Пулвера. "Вау!", - сказал я своему приятелю Томасу, - "это или ничего!". Я и не "просек", что она из "цветных". Потому что, без дневного освещения, у Нади такая же светлая кожа, как у меня, тебя или Хэйно. Я счел ее итальянкой. И, хотя никто мне не поверит, первое, что меня в ней проняло - были ее глаза: опасные как огонь, и мега-экзотическое лицо. Я не заметил, ни что ее груди по объему превосходили гранаты, ни что у нее длинные ноги.

Несколькими днями позднее мы вновь встретились. Около 2 часов утра, под спрессовывающие басы, внезапно, словно по мановению волшебной палочки, мы оказались рядом в дискотеке "Mezzanotte". Она была в черной юбке и красной блузе в стиле болеро, с огромным декольте, которое довело бы быка до точки кипения. Я был так возбужден, что собственного имени в запросе не прочел бы и по складам. Наконец, она отправилась по направлению к автомату с сигаретами, я жужжал вокруг нее, как атакующий москит. Она остановилась там и занялась выкапыванием денег из сумки. Я спросил, совсем как галантный джентльмен: "Могу ли я быть чем-нибудь полезен?", а она: "Дааа". Потом я опустился на колено, чтобы вынуть сигареты из разреза. Автомат висел так низко, что я даже испугался - если бы она нагнулась, ее "мопсики" (* "Mopse" - вполне официальный слэнг, что означает - не трудно понять по тексту) могли выкатиться из декольте. Затем мы потрусили назад и тупо уставились друг на друга. Наконец, Надя перехватила инициативу и спросила: "Хочешь выпить?" Я смотрел на нее и думал: "Парень, заказать шампанское или шампанское ты не можешь, для нее это слишком дорого", и я сказал: "Пожалуй, пиво". Пришла официантка, принесла мой напиток и, когда Надя расплачивалась, я зыркнул ей в портмоне и определил: там была только обшарпанная купюра в 10 марок, как раз цена за пиво. "Мужик", - подумал я, - "она отдает свои последние шиши для тебя! Только чтобы тебя угостить!" Такого для меня еще никто не делал.

В эту секунду, кто-то с другой стороны подергал меня за рукав. Ну да, совсем забыл! Я же, собственно, разъезжал с этим ярмарочным петухом Токси, который теперь, конечно, глупо чувствовал себя покинутым. И среагировал он так же, как ведут себя в таких случаях все ярмарочные петухи: кудахчут и клюются: "Эй, что ты здесь треплешься с этой шлюхой? Ты же сюда со мной пришел. Идем, поговорим!". Однако, я нашел свою ночную богиню, и в глазах, кроме нее, никого не было. "Вау! вау! вау!", - думал я, глядя на Надю, - "вот самая замечательная женщина". Она была ужасно весела, танцевала - живое олицетворение sunshine reggae в Гамбурге. В моей жизни с Эрикой мне это было незнакомо. Моя жена была тяжела на подъем, сплошная серьезность - просто гуляш с макаронами. А Надя вырвала меня из однообразия повседневности.

В ее 22 года, ей была характерна окрыленная поверхностность, которая расслабляла мозги. Она была легкомысленна. Она была словно 3-я бутылка шампанского. Или даже 4-я, никто не знает этого точно. Мы болтали без остановки до 5 часов утра, пиши шампанское, никаких глупостей - просто было хорошо. "Давай завтра встретимся, пообедаем вместе. Я заберу тебя в 16 часов", - предложил я.
Я приехал на своем белом ягуаре минута в минуту. Там было много женщин, был даже маленький шалаш, но Нади не было и близко. А у меня даже не оказалось ни ее телефонного номера, ни адреса, нигде ничего, что помогло бы ее найти. Классическая неудача начинающего. Каждый нормальный мужчина сперва спрашивает женщину о номере телефона. Но я привык, что женщины сами ко мне шли, облегчая жизнь. А зажиревший медведь делает ошибки.

Прошло почти пол года прежде, чем наши пути опять пересеклись все в той же дискотеке, во второй раз. Я снизошел до нее, разрываясь и туда и сюда между противоречивыми чувствами: я был уязвлен ее отказом и очень рад ее видеть. Наконец, обронил несколько разочарованных Казанова-словечек, мол, не может же великий Дитер просто сидеть и ждать: "Эй, только не со мной! Что это значит? Где ты была? Ты думаешь, это смешно?" Но Надя реагировала совершенно расслабленно: "В любом случае, ты же не имел в виду ничего серьезного. Кроме того, ты женат и у тебя двое детей. На кой мне семейный парень?" На этом мы и выпили, потому что, в большинстве случаев, все выглядит намного проще после второго бокала шампанского.

Я втрескался по уши. 10 марок за пиво разбили мне сердце. В моих глазах она была женщиной, которую я всегда искал, которая на все была готова ради меня. В ней воплощались все мои мечты: эротическая богиня, противоположность моему вселенскому пессимизму, мои крылья для полета. Она обладала легкостью и непринужденностью. Она была обратной стороной моей профессии, которая была очень напряженная, тяжелая и липкая. Она была не из тех женщин, которая долго размышляют и для всего ищут основания. И я хотел бы от нее получить часть этого дара. Вот где была моя логическая ошибка. Я думал, что эту легкость можно привить, получив извне, приобрести только от присутствия другого человека. Мне не было ясно, что сделать себя счастливым могу только я сам. Только годы сделали меня мудрее.

Она была последним толчком к признанию самому себе, что, собственно, я просто снова хочу быть свободным. Хотя мне было 35, я чувствовал себя еще слишком молодым, чтобы быть семьянином с двумя детьми. Я чувствовал, что такой корсет для меня слишком тесен, мне нечем дышать. И лучезарное-рэгги-Надя из "Мецанотте", как я полагал, была той женщиной, которая меня освободит. В конце концов, я был просто трусом, который бежал от своей ответственности.

Чего я не знал: в Наде я нашел медальон со своим изображением. Все время наших отношений она тоже от чего-то бежала. От давления, которое я на нее оказывал. От ожиданий, которые я возлагал на нее, но она не хотела их оправдывать. Кто знает? Возможно, она не могла дорасти до своей роли. Но если быть честным во всем: я с самого начала примерил на нее обувку, на десять номеров больше ее размера.
Мы снова договорились встретиться, на том же месте, в тот же час. И снова - никакой Нади. Это было скверным сценарием даже для сериала "Хорошие времена, плохие времена" (*"Gute Zeiten, schlechte Zeiten" - популярный немецкий сериал). По крайней мере, на этот раз я был хитрее, у меня был ее номер телефона. Я звонил ей и точно знал, что если сейчас слишком ретиво ее отругаю, вероятнее всего, она просто скажет: "Да, ладно, тогда давай завязывать с этим делом. Для меня, мол, с любой стороны - это не лучшая идея". Чтоб она и не вздумала "соскочить", я умильно, с елеем в голосе спросил: " Надя, ну где ты там?". "Я забыла время", - нашлась Надя, - "давай договоримся о другой встрече".

В третьем "забеге" мы пили кофе, наконец. Это был декабрь и я думал: "Сочельник, мужик, сочельник. Боленски, надо что-то делать! Нужно, наконец, предпринять какой-то шаг, чтобы поближе сойтись с этой женщиной". Я позвонил своему приятелю Энди, который был большим талантом по вопросам свиданий под луной, и у которого всегда были идеи-бестселлеры, как влюбить в себя упрямую девчонку. И он пообещал мне устроить большие "танцы-обжиманцы". "Дитер, я тебе закажу сааааамый дорогой номер в Берлине, завалю его тыыыыысячами роз, саааамыми красивыми. У вас будут билеты на немыслимую новогоднюю вечеринку". И я думал: ага, а потом лавка свободна на "перепихонечки". "Увидишь",- хвастал Энди, - "Я все для тебя сделаю. Ты будешь помнить этот вечер до своего 70-летия".

В самом деле, Энди обеспечил этот номер, и, обещанные, тележку с шампанским и елку. Были ли там 100 или, может быть, 1000 цветков? Разбросали ли их по полу или они стояли в вазах? Понятия не имею! Я всего этого так и не увидел. Потому что, вместо Нади перед ее квартирой, где мы и условились встретиться в 8 вечера, чтоб "дунуть" в Берлин, на тротуаре, на жестоком холоде стоял только я, и намораживал себе красную, как у павиана, задницу. По иронии судьбы: прямо напротив находился бывший "Дядюшки Пью", где раньше ко мне норовили протянуть руки "группи" (*расхожее названии поклонниц, которые охотятся не за автографами, а за звездными телами). Теперь я сам чувствовал себя "группи".

Отсчитав 5 минут, я позвонил Энди: "Энди, Энди, что ж теперь делать? Надя не идет". Мне было откровенно кисло. "Расслабься, мальчик", - произнес Энди, - "она там подвязки натягивает. Пойди и просто позвони ей в дверь". Тем временем, было уже 15 минут девятого. Я трезвонил и смотрел высоко на третий этаж, где я надеялся увидеть мерцающий синий свет, как если бы кто-нибудь сидел перед телевизором. Я позвонил кому-то, чтоб попасть на лестничную клетку и грохнуть прямо Наде в дверь: "Эй, ты почему не выходишь? Я знаю, что ты там!". Однако, и через 10 минут, я все еще разговаривал с дверью: "Надя, ты же могла просто позвонить мне и сказать, мол, на хрена тебе ехать со мной в Берлин. Надя? Надя! - а ну, отвечай, наконец, что происходит, не то я вынесу эту дверь!".

"В кусках" я вернулся домой, где Эрика с моими родителями сидели за столом с сосисками и картофельным салатом и ждали полночи. Я говорил им, что у меня должно было быть выступление с "Blue System". Они не особенно удивились, когда я внезапно возник в дверях: "Лопнуло выступление!", буркнул я в их кружок, и скатился вниз, к себе в студию, чтоб тайком набрать Надин номер. Она возникла в трубке с "Привет…".
"Скажи мне, ты, тупая корова, что за церемонии?" - оглушил я ее.
"Ах…, неее…, ну…ну, вот, так вот! У меня была инвентаризация. И я же не знала, что мы едем в Берлин!", - заикалась она.

Я прикрикнул на нее: "Какая инвентаризация? Ты что, с ума сошла?!". Я чуял, откуда пахнет жареным: Она не была человеком, который был способен признать, что у нее просто не было желания 2,5 часа тащиться в Берлин, у нее не было смелости сказать: "Давай отпразднуем здесь". Она классически прикидывалась дурочкой. Такая манера была столь непринужденной, что спустя 10 секунд я ее снова любил, и все было не так уж драматично. В таких вещах у нее была хитрость шотландских пони, в то время как Верона со своей серией трюков Каа, удава из "Книги джунглей", была председателем союза по поддержанию и обеспечению собственных преимуществ.

Без 15 мин. 11 я нарисовался из своего подвала. Я объяснил Эрике и родителям, которые несколько растерянно сидели на софе и смотрели телевизор, что мое выступление все же состоится. На их лицах было отчетливо написано, что они мне ни на 5 пфеннигов не поверили.

Как сумасшедший я помчался в Эппендорф, чтобы забрать Надю. Она выглядела потрясающе, расправила волосы круглой щеткой, что мне всегда особенно нравилось. По Надиной идее, мы решили пойти в "Пульверфасс", травести-забегаловку в каменной дамбе, чтобы у нас все-таки была какая-то новогодняя вечеринка. От волнений у меня заболел желудок, поэтому я заказал себе чашечку чая из ромашка и бокал шампанского для Нади. Один из тех, у кого самая ценная вещь находится сзади, узнал меня, подошел к нашему столику и возрадовался: "Эй, Болен, не угостишь бутылочкой?". От головокружительного ощущения Нади рядом, я и не сообразил, как все "трансы" уже пили за мой счет. Когда в 4 утра мы уходили, за мной были 10 бутылок шампанского - по 600 марок за каждый час.

Мы поехали в "Elysee". У меня в животе порхали 3 миллиона влюбленных бабочек. Я качнулся в направлении стойки регистрации, с каменной рожей неразборчиво написал свое "Карл-Отто" в формуляре - иногда даже выгодно быть Боленом, никогда и нигде не приходиться удостоверять свою личность. Через 20 секунд мы были в лифте, начали обниматься и ввалились в номер. Секс с Наддель, это как единица со звездочкой, макароны с трюфелями, мороженое со сливками - то, чего просто не бывает. Как-то это получил сам Ральф Зигель. Во всяком случае, он так говорит.

Быть в большей эйфории, чем та, в которой находился я - просто невозможно. "Слушай, давай вместе снимем квартиру", - предложил я Наддель. А она: "Мдам!". "Ты бы поехала со мной в Берлин?", - спрашивал я. Именно таким образом я себе и представлял это: держать некоторую дистанцию от Эрики, привнести немного спокойствие во все это, а мероприятие в комплексе проспонсирует мой друг Тео Вайгель. Ведь, тот, кто переезжает в Берлин, экономит 20% от налогов. Это было 500000 марок, я высчитал, что смогу купить на них прекрасную новую мебель. Наддель отвечала снова: "Мдам!", "Мдам!" - и я загарпунил ее окончательно: "Завтра, ты слышишь, это серьезно, я приеду с мебельным фургоном, и мы соберем все твои вещички". "Да, хорошо", - опять исходило от нее, - "замётано!".

Спустя 3 дня мы уже осмотрели пентхаус на Виссманнштрассе у берлинских Королевских озер, 120 км2, наилучшее расположение. Отсюда я позвонил Эрике. "Ты можешь оставаться там, где ты сейчас находишься", - вынесла она мне приговор. Это была что-то новенькое с ее стороны: она была так спокойна. Я был приучен к тому, что в споре она могла влепить миской со спагетти в стену. Но я уверен, мои приключения окончательно ее допекли. Вероятно, она была слишком уверена в себе. Она знала, как безумно я любил детей, поэтому она, наверное, думала: так или иначе, но он вернется. Оставлю-ка я его в покое.

Со своей репутацией я мог в трех соснах заблудиться, но никто из моих друзей или знакомых, включая Эрику, никогда и подумать не мог, что я с ней расстанусь.

Сегодня, то, что я покинул своих детей, я рассматриваю как самое большое прегрешение в своей жизни. Я бы посоветовал каждому, кто уже отец, возвести свою семью на пьедестал. Боль, которую испытываешь, когда должен отказаться от другой женщины - ничто, по сравнению с болью, которая терзает, когда твои дети не с тобой. Не иметь возможности погладить их по головкам, когда приходишь поздно домой, а они уже спят. Должно быть, единственное, что еще хуже этого, это потерять ребенка в аварии или по ошибке причинить ему вред.

По крайней мере, я хотя бы мог видеть своих детей в выходные. Когда воскресным вечером мы приближались к дому их матери, Марки уже точно знал: подходит время прощаться. То, что происходило дальше, я едва ли могу выразить словами. Марки стоял у ворот, я последний раз целовал его и говорил: "Пока, мой малыш, держи ушки на макушке!" Затем быстро садился в машину, чтобы он не заметил моих слез. В зеркале заднего вида машины я видел его, как он стоит там, машет мне рукой и смеется. И я думал: однако, не странно ли выглядит этот смех. Выходил снова и, приблизившись, видел, что мои предчувствия оправданы: это был не смех, а рыдания. Этот маленький гномик всем своим видом как будто хотел сказать: "папа, езжай спокойно", и при этом захлебывался плачем. Но я думаю, он уже тогда был сильнее, чем я сейчас, потому что я уже начинаю всхлипывать.

В этом месте, я бы хотел сказать то, что понял многими годами позднее: собственно, Эрика в моих глазах - богиня среди всех женщин, лучшая мать среди всех матерей, одна из самых замечательных людей, которых я когда-либо встречал. Мои дети - на 100% Эрика. То, что они нормальные, твердо стоят на ногах, такие замечательные - это от нее. Когда мы после 17-ти лет совместной жизни в октябре 1994 г развелись, она сохранила мою фамилию, с типичным основанием: Мои дети - Болены, и я хочу носить такую же фамилию, как и дети.
Я поехал в последний раз в наш дом, чтобы забрать только чемодан. С пустым кузовом ехал я к Наде по не мощеной дороге. Оказалось, что, практически этажом ниже, жил ее друг. Я был озадачен: "Ну, знаешь ли, ты должна, наконец, с этим покончить". Она пошла к нему, позвонила и сказала парню: "Все кончено", забрала из спальни свою подушку и поднялась к себе наверх. В дополнение к подушке, мы загрузили в фургон 2 синих мешка для мусора, которые она набила своим бельем и гоночный велосипед. "Ну, и где твои остальные вещи?", - поинтересовался я. А она спросила: "Какие остальные вещи?". Оставалось вернуть парочку долгов, чтоб возместить хозяину ущерб за зашерганный ковер, и мы двинулись в Берлин.

Сертификация тётеньки.

Я всегда запускаю пробный шар, чтоб посмотреть, как будет вести себя моя женщина. Если в ее глазах тут же - плинг-плинг-плинг - защелкают долларовые значки, как в кассовом аппарате, то эта женщина не для меня. Я мечтаю о той единственной, которая будет со мной, потому, что любит меня, а не использует каждое объятие для того, чтобы залезть мне в карман штанов. Так уж вышло, я страдаю денежной паранойей.

По дороге на съемку видео для Blue System у нас была пересадка в Амстердаме. Я знал, что в аэропорту есть, более-менее хорошего ассортимента, магазин беспошлинной торговли. Я тащил Наддель от одной витрины к другой, там лежали бесподобные золотые часики "Картье", ценою от 10000 марок. "Ты можешь выбрать себе какие-нибудь? Ты какие хочешь?". Наддель, действительно, никак не реагировала. Тогда я настаивал: "Давай, выбирай же. Ты можешь иметь все! Тебе что-нибудь нравится?" Но, Надя все: "Неее, не хочу". "Давай же, не веди себя так, не надо стесняться, я серьезно!". А Наддель снова: "Нее, действительно, я не хочу. Мне не нравится". Скажем так: Верона в последствии будет той женщиной, которая скажет: "О, класс, супер! Я бы взяла вон те, золотые, за 60000. И мне нужна еще модель в серебре, у меня ведь есть и серебряные украшения, так будет легче их комбинировать".

Мое маленькое сердце заходилось от восторга, что моя новая подруга справилась с целой витриной "пробных шаров", я был уверен: вот она - женщина моей мечты.

Особо кусачие.

Надя сделала своей привычкой находиться со мной в студию, когда я писал новые песни. С 9 утра до 10-ти вечера она сидела на стульчике непосредственно рядом со мной и вязала шерстяные пуловеры марки "особо кусачие", которые никогда никто не одевал, и которые неизменно оседали в одежном шкафу. Каждую минуту мы были вместе. Если что-то нас вообще разделяло, так это двери туалета. Я наслаждался этой абсолютной близостью с ней. Но иногда я удивлялся, что никто из ее подружек никогда ей не звонил.

Однажды, я случайно услышал, как она говорила одной из обратившихся по телефону: "Эй, Дитер запрещает мне разговаривать с тобой". У меня челюсть отвисла. "Хорошенько послушай меня, девочка!", - сказал я ей тогда, и это был наш первый скандал, - " я работаю в бизнесе, где лжец на лжеце и лжецом погоняет. И я не хочу, чтобы в моей личной жизни было так же". Меня очень ранило, что она прячется за мной, использует меня и втягивает в свою аферу, только потому, что у нее нет никакого желания разговаривать по телефону. Я чувствовал себя обманутым, как какой-то козел отпущения из-за ее трусости. Кроме того, я ненавидел тот факт, что я могу лично встретиться со звонившим человеком, который будет думать: "А, это та самая левая бацилла, этот мачо, который запирает свою подружку". "О, нет", и "милый" и "Дитер, извини" говорила Наддель, "ты неправильно все понял". "Наполняет дождь кадку на улице Прачечной" и у нас та же петля: она отговаривалась за то, что отговаривалась.

И, рано или поздно, ловишь себя на том, что превратился в ее сообщника и, как ни в чем не бывало, берешь трубку и отвечаешь: "А? Надя? Нее, ее нету. Нее, я не знаю где она!", в то время как она прямо рядышком сидит на диване и просто "забила" на свою договоренность. Я спрашивал себя: "Болен, что ты делаешь?" У меня было пренеприятное чувство.

Дымовая завеса.

Впервые я закурил, когда мне было 15 лет, и я стоял на углу школьного двора с приятелями: "Давай, попробуй-ка!" Хотя ни мама, ни папа не курили, я с тех пор стал курильщиком в стрессовых ситуациях, который всегда дымит перед выходом на сцену. С Надей все должно было измениться, и я предпринял попытку отречься не только от этой, но и от многих других нездоровых привычек. "Эй, как ты смотришь, если мы с этой минуты больше не будем курить и пить спиртное, и начнем больше есть овощей и фруктов". "Йо, хорошая идея!", воодушевилась она. Она поехала со мной бэк-вокалисткой в большой тур по России. 6 недель мы придерживались обещания, данного друг другу, пили воду, усердно жевали огурцы и помидоры. Самое замечательное в таких диетах то, что всегда думаешь: "Почему мы не делали этого раньше?" и "Это же так просто!" и "В будущем лишь так!".

По возвращению в Берлин, как-то я посмотрел с террасы нашего дома в сад и увидел, как будто бы Олд Шаттерхэнд (*персонаж фильма и книги о Диком Западе, следопыт, путешественник, друг индейцев) подает дымовые сигналы своему другу-индейцу. Там, в кустах рододендрона сидела Надя и тайком, жадно припадала к сигарете. По итогам обсуждения, так как ни я не смог объяснить происшедшее, ни она не смогла - было принято решение считать это досадной промашкой. "Нет, нет", - обещала она, - "такого больше не случится!".

А потом мы летели первым классом Люфтганзы в Лос-Анджелес. Я снял обувь, откинул кресло и умостил подушку ко сну, как разнеслось ритмичное "юу-юу-юу!" пожарной сигнализации: две стюардессы лихорадочно столпились у двери бортового туалета и вытащили из темной ниши Наддель, которая зажгла там Мальборо вопреки запрету.

Это надо принять: есть лужи, которые глубиной 3 см и не больше, поэтому они называются лужами, а не морем. Закон природы. И Надя была существом, которое по своей осадке и плоскости отражения была плоская как камбала, если ее чем-то сверлить с одной стороны, то с другой стороны это что-то тут же выйдет. Я не мог поверить, что в ней ничего нет: никаких убеждений, никакой мотивации, никакого сопротивления - никаких ничего. И если оказывать давление на такого человека как она, то вы имеете дело с резиновым медвежонком: он поддается, а потом с шипением снова возвращается в старую позицию. "Ок, Наддель, - сказал я ей, - кури дальше!".

Titticon Valley (*игра слов, Silicone Valley - "Силиконовая Долина" в Северной Каролине США, здесь имеется в виду другая "долина" - догадайся сам)

Уже когда я только с 22-летней Наддель познакомился, у нее была безумно выступающая "верхняя часть здания". Последующие 8 лет она пыталась мне рассказать, что эти "штучки" у нее были настоящими, хотя я не слепой и не больной. "Эй, Наддель, я же не с Северного полюса из экспедиции с отмороженными руками! Я же все-таки там что-то ими чувствую!" И все равно она повторяла: "Это все железы. Железы это!". А я : "Ну, соглашайся же, Наддель. Ничего в этом плохого нет, просто скажи правду!".

Теперь все говорят: "Это нужно было Болену! Он без этих полиэтиленовых пакетов ничего не может! Без этого у него ничего не получается!". Только это дерьмо собачье! Случайно я остановился не на "домиках гномиков", а на чем-то побольше. И случайно то, что это "побольше", конкретно домонтировано впоследствии. Однако, я считаю, что гораздо лучше, если женщина может обойтись без посторонней помощи.
Однажды, на ночном столике лежал разорванный конверт:

"Дорогая госпожа Аб дель Фарраг! Ку-ку и привет! Необходимо пройти и оплатить десятилетнюю инспекцию! Прошу явиться на осмотр! Большим привет! Ваш доктор, Шнипзельдибипзель".

В тот момент, когда я это, писаное черным по белому, держал в руках, Надя сказала: "Можно подумать!" и ускакала. И все-таки: мы сдвинулись с места на 5 миллиметров.

Маленький Дитер в опасности

1990 г. Как и было сказано: единица с маленькой звездочкой, макароны с трюфелями, мороженое со сливками - секс это то, что Надя умеет лучше всего. Но под этим не подразумевается пошлость, это сказано с любовью. Похвалу она также заслужила. Мы со всем рвением были при деле, как вдруг пфффффт! Как будто на велосипеде на жестянку наехал. Моя "хорошая часть" имела диски (*анатомически не совсем верно - пещеристые тела, которые травмируются в эрегированном состоянии при резком сгибе). У меня была сумасшедшая боль, я истекал кровью как свинья. "Вызови "скорую", Наддель, позвони и вызови скорую помощь", стонал я, так как сам больше не мог пошевелиться. Все вокруг меня было красным, "маленький Дитер" был сине-черным. Он выглядел как мертвый угорь. Надя стояла и не двигалась. "Ты намерена позволить мне истечь кровью?", - крикнул я.

Из последних сил я подтащился к телефону и набрал номер 110:
" "Скорую", быстро, я ранен, я умираю!", - прохрипел в трубку. Я навесил на себя пару вещей, не мог же я голый ехать в больницу. Затем, прошло некоторое время, которое мне показалось бесконечным, в дверях появились 2 санитара. Они почти, что покатывались со смеху, получив возможность персонально лицезреть большого и "маленького Братца Луи". Они уложили меня на носилки, все забрызганные кровью. Таким образом, я ехал в больницу. Два часа утра, никаких врачей на станции, одна медсестра, которая с ухмылочкой мне промурлыкала: "Ну, господин Болен, показывайте-ка, что у вас там имеется!". От неловкости, я бы удовольствием заполз под линолеум. "Это всего лишь ушиб, не так уж и плохо, скоро опухоль спадет", - промымрил дежурный врач, который у них кис где-то, а теперь спросонок его шатало по комнате. "Возвращайтесь завтра". Однако, мой внутренний голос говорил мне: Дитер, твоя ванная залита кровью! "Штука" выглядит омертвевшей. Ты почти подыхаешь от боли. Ты не едешь домой. В своем бреду я повернулся к сопровождающей Наде и сказал: "Отвези меня в другую больницу".

Мы высадились в Чарите. Там меня осмотрел другой врач, который лихорадочно поднял на ноги своего шефа, знатока по вопросам пениса: профессора Хуланда - моего спасителя. "Если бы Вы пришли 3-мя часами позже, господин Болен", - обратился ко мне профессор, - "своим членом Вы бы уже больше никогда не воспользовались".

Рано утром меня под общим наркозом прооперировали. Взрезали как скумбрию, растянули, расправили, подшили, а потом все обратно затолкали. На больничном листке отметили: Перелом пениса с разрывом пещеристого тела. Перед операцией я должен был подписать формуляр, что мне известно о возможной импотенции как следствие оперативного вмешательства. А если и не импотенции, то оставалась опасность, что мой "маленький гуляка" в будущем примет форму дуги. И поди-ка найди женщину с таким же углом! Я был в страхе и панике.

Мне вставили трубочки для искусственного выхода мочи, и я две недели не мог писать. Когда я проснулся после наркоза, все вокруг я воспринимал словно через пелену. Никакой Нади, только медсестра, которая совала мне в нос телефонную трубку: "Тут кто-то, кто непременно хотел бы поговорить с Вами". Я спрашивал себя, кто же, бога ради, мог мне сюда звонить и каркал в трубку "алло! алло!". "Ганс-Германн Тидье", - грымкнули мне в ответ, - "А, ну-ка, дорогой Дитер! Теперь у тебя есть ровно пять минут, чтоб объяснить, почему ты лежишь в клинике с поломанным членом. Если нет, то мы сами все выясним". Я и по сегодняшний день не знаю, кто шефу "Бильда" дал подсказку. Я знаю только, что я лежал там в полубессознательном состоянии и обливался потом: "Да-да, подожди, подожди, Ганс-Герман! Одну минуту!" и лихорадочно соображал: что же мне сказать? что же мне сказать? И, по необходимости изобрел историю: "Ну, в общем, я был туалете и мне стульчак упал на член". Естественно, я мог бы выдумать истории гораздо хитрее: что сполз на раму, когда ехал на велосипеде, или меня лошадь лягнула, но это все не пришло мне в голову. Я слышал только как Ганс-Герман Тидье делал в телефон "вау!вау!вау!", и на следующий день, 7 декабря 1990 г. меня весело поприветствовала передовица в "Бильде":
Кровавая драма в ванной - Дитер Болен почти кастрирован! Продолжение читайте на 17 странице.
И далее: "Все защемил между очком и унитазом!"

Мне за все это было жутко стыдно, но моя семья, видимо, не посмотрела на это искоса, и была всерьез обеспокоена. Моя мама проведала меня с пирогом, и даже Эрика нанесла визит к постели больного.

Переполох -2.

Через 5 лет - та же шутка. На этот раз я был в Магдебурге, в номере отеля "Маритим" и моей партнершей была подруга детства, и конечно, звали ее не Надя. Опять все выглядело как после резни бензопилой, и администрация гостиницы впоследствии выслала мне счет за полное обновление комнаты, включая переклейку обоев. Я суетливо принимал временные меры и одновременно звонил по мобильнику своему эксперту по лепке пенисов, профессору Хуланду в его змеиную лабораторию университетской больницы в Эппендорфе в Гамбурге: "Помогите мне! Помоги мне!". И доктор Хуланд сказал: "Самое позднее - через 2 часа, вы должны лежать на моем операционном столе, иначе - я ничего не гарантирую". Я лежал в Магдебурге под капельницей и требовал машину скорой помощи, которая бы отвезла меня в Гамбург.

"Не подходит", - покачали там головами, - "мы не сможем так быстро найти кого-то, кто бы Вас отвез". Несмотря на это, я дебоширил: "Тогда я поеду сам". "Ни в коем случае, господин Болен, ни в коем случае!", пытались они удержать меня, - "У вас травма". Я симулировал благоразумие, и, улучив секунду, когда никто на меня не смотрел, сдернул капельницу с крючка, помчался на стоянку, прыгнул в свой Мерседес, бросив на сиденье рядом бутылку с жидкостью для вливания. Уверен, что еще никто и никогда настолько быстро не приносились из Магдебурга в Гамбург. Мне все было по фигу. Я ехал со скоростью 250 км/час. Кровь бежала у меня из штанов прямо на сиденье, оттуда на коврик, а я думал только: "Либо ты за два часа доедешь, либо окочуришься".

Белый, как мел, я приехал в Гамбург, и когда я проснулся от наркоза в этот раз, Хуланд сказал мне: "Если это снова случится, господин Болен, у нас возникнут сложности, мы должны будем просто застежку-молнию туда встрочить". Он заверил меня, что у него еще не было пациента, с которым такое происходило бы дважды. Даю справку: я отказываюсь от предложения записи в книге рекордом Гиннеса по этому случаю.

У меня больше нет чемодана в Берлине

1991 г. Столица делала меня просто больным. Никаких благообразных булочек с маком, чтоб пожевать. Ни одного яблока, которое я съел бы с удовольствием. Но, скорее всего, все это было просто тоской по моей родине в Гамбурге. Плюс еще расстояние между мной и детьми, шум и смрад этого большого города. Все это делало меня больным.

У меня было головокружение. Я просыпался с ним по утрам, и оно оставалось, даже когда я закрывал глаза вечером. Если я пытался сконцентрироваться на каком-то предмете, то все выглядело как не отстроенное телевизионное изображение. Мне приходилось хвататься за мебель, чтоб не падать, я думал у меня опухоль мозга. Опять я был в клинике и специалисты были почти что разочарованы, что ничего не нашли в моем черепе, несмотря на свои замечательные компьютерные томографы. Я имею в виду: они нашли только, чтоб не возникло недоразумений, что мозги есть и что они здоровые.

Я уговаривал себя, что мне было бы лучше, если бы я снова переехал в Гамбург. "Слушай, Надя", - сказал я, - "давай переедем обратно". Лучше никакой налоговой поблажки, но порядок с головой.

Мы купили маленькую красивую белую виллу в Квикборн-Хайде, где прямо за углом живет Микки Крюгер, и перепахивает своим огромным носом сад, если только его орган обоняния не засунут в это время в дела, которые его вовсе не касаются. У меня здесь был лес, грибы, дети поблизости. Мою головную боль и галлюцинации как ветром сдуло. Зато теперь нас постоянно грабили. В первый раз воры унесли с собой только стандартный набор: телевизор, видео, CD-проигрыватель Покончив с работой, они еще смешали себе в гостиной внизу альстерскую воду, пока мы с Надей спали наверху. В следующий раз они украли Мерседес S-класса и все мои золотые пластинки, потому что подумали, что они действительно из золота. Их девиз: "Лимонница" - это то, куда кладут лимоны (*"лимонница" - название бабочки). На удалении почти 1 км от дома, в лесу, полиция привела меня к "кладбищу", здесь преступники, с намерением расплавить золото, пытались выбить пластинки из их рамок, пока не заметили, что это всего лишь жесть и латунь. Вид опустошений вызвал у меня скорбь. Особенно меня затронуло, что жертвами разбоя пала моя первая пластика с Рикки Кингом и редкие экземпляры из Южной Африки и Израиля, куда нельзя было однажды позвонить и сказать: "Эй, пришлите мне новые!". Действительно, очень жаль.

"Никаких проблем! Само собой, разумеется", - говорили мне хомяки из страховой компании, - "мы на то и существуем!". Я получил чек и купил себе новый S-класса Мерседес, который не просуществовал и четырех недель, тоже был украден. Теперь человек из страховой компании заговорил иначе: "Ну, господин Болен, вы там сами немного присматривайте, чтоб такого не случалось". На сей раз, я возместил себе ущерб Мерседесом-купе 500 и снабдил его новым противоугонным устройством. Все это было прекрасно, только ничем не помогло. Потому что, от ярости, что машину нельзя сдвинуть с места, они добили ее более, чем сотней ударов ножом, продырявили все: обивку, шины, кондиционер. От тех, которые "на то мы и существуем", я получил письмо:
"Мы являемся солидарным обществом (*имеется в виду - форма собственности компании), и должны, к сожалению, отказаться от страхования Вас в будущем".

Так получилось, что всего за один год, нам с Наддель пришлось вновь искать себе новый домашний очаг, чтобы иметь вообще какое-то страхование.

Моя вилла в Розенгартен

Оскар Лафонтен всегда говорит: "У меня слева бьется сердце", у Петера Гаувайлера оно справа (*это шутка, указанный человек - депутат ХСС, крайне "правой" партии Бундестага), а мое сердце бьется в ставке с карпами. Если и есть место, где я счастлив, то это здесь: созерцая белые лилии, гортензии, ивы склонившиеся к воде. Озерца в красно-белом цветении роз. И карпы-кои, которые стоят целое состояние, и которых каждый раз пожирают цапли. Самая исключительная программа разведения цапель в послевоенной истории - их сытная трапеза обходится в 1000 Евро. Да, здесь живет моя душа.

В поисках нового прибежища для себя и Наддель, я натолкнулся в рубрике "Объект недели", на следующее объявление:
"Тётензен - 100-летнее поместье, известное по сериалу "Гульденбурги", может использоваться под представительство, 13000 км2, с садом, окруженным парканом".

Я назначил встречу, но, собственно, только для того, чтобы утвердиться в своем убеждении, что это все не для меня, слишком все громоздкое и слоновье. Хозяин, более-менее холеный тип 50-ти лет, который зарабатывал деньги тем, что стряпал свои делишки с арабами в пустыне, пригласил нас в холл, пол которого был выложен белым и черным мрамором в шахматном порядке. Мы осмотрели 25 комнат с 2-мя каминами, наконец, мы попали в оранжерею, куда он распахнул нам двери, и пред нами предстала терраса с видом на сад. Было начало лета. Я выпучил глаза, у меня отняло язык и пересохло в глотке: "Как, и это все принадлежит вилле?" Я никогда не видел такой красоты холмистый ландшафт, простирающийся до самого горизонта. Кипарисы высотой в 25 метров и десятиметровые тисы, деревья Гинкго, которым было не меньше шестидесяти лет. Все в японском стиле. Внизу в долине - блестел на солнце вышеописанный пруд, через который перекинут ярко-красный азиатский лакированный мостик. За ним чайный домик, окруженный бамбуками. Везде пахло азалиями и рододендронами. Я обалдел. Мы осмотрели уже, наверное, 100 домов, и здесь я был сразу же уверен: этот подходящий.

"Это высокая цена, которую Вы запросили, мы должны обдумать", - собрался, было, я поторговаться, как Наддель простодушно взревела лосём: "Этот дом, Дитер, или никакого другого, я хочу его". Эта фраза, не сомневаюсь, стоила мне пол миллиона марок. Владелец был также не глуп - он не хотел торговаться и уступать ни пфеннига.

Тех же денег, в которые мне дом обошелся, стоило его подновить. Вода поступала еще из свинцовых труб. Теплоизоляция была настолько плоха, что я отапливал, наверное, весь Тётензен. Зато, меблировка досталась за бесценок.

Надя не порывалась купить для наших 25 комнат ни единого стула или хоть рамки под картину. Она не чесалась и когда я просил: "Почему ты не украсишь наш дом? Ты же знаешь, как я к этому отношусь? Ты что, не можешь купить пару подушек для дивана, или хотя бы одну комнату обустроить". Ей было безразлично, что я мечтал о женщине, которая хоть что-то сделает для меня, например, скажет: "Посмотри, какую милую шкатулочку я купила. И, я нашла кое-что симпатичное для нашей спальни. А не купить ли нам несколько новых полотенец?". Вместо этого, она уютно устраивалась на единственном диване, которым мы владели, пила весь день шампанское и смотрела теле-шоу. Лучше всего, новое ток-шоу с Гансом Майзером и Илоной Кристен, в котором они бились всю вторую половину дня над темами: "Мой друг не моется 6 недель. Что делать?". "Эй, - раздражался я, - может мне парочку ящиков от "Джаффы" (*Jaffa - достаточно известная марка соков, концентратов, поставщик овощей и фруктов) притащить из супермаркета? Мы могли бы на них сидеть". А она: "Да, если ты так думаешь". Ноль по фазе. Причем, сегодня я сомневаюсь, а не подумала ли она, что "Джаффа" - это имя итальянского дизайнера и потому находила мою идею прекрасной.

Наконец, я пришел к мнению, что Наддель по фигу все женские амбиции хозяйки дома. Я сам решил вопрос меблировки, а декоратору внутренней отделки велел: "Повесь-ка мне занавеси на окна и вообще, позаботься, чтоб лавочка была уютной".

Слева и справа от дома я посадил ивы, сделал выгон, где я держал лошадей, и наконец почувствовал себя на своих ста квадратных метрах как Джон Картрайт на ранчо Пондероза (*персонаж классического вестерна), еще приобрел буксир - музейный экспонат 1950, который мне особо нравился из-за ржавых букв DB впаянных в капот двигателя, естественно, эти буквы имели отношение к производителю - Дэвиду Брауну, но мне они все равно казались добрым предзнаменованием. Я сидел на своем тарахтящем, вонючем, громком дизеле и сеял траву. А Наддель бегала вокруг как Литтл-Джо (*персонаж все того же вестерна.) в одной лишь длинной рубашке и чавкающих резиновых сапогах. Мы проводили часы в конюшне, впитывая запах соломы и лошадиных пи-пи. О, счастливые дни! Четыре гениальных года, вероятно, самых прекрасных и самых счастливых, которые у нас с Наддель были.

Прощай, Бонанза.

(*так назывался один из последних романов в серии вестернов).

1994 г. Мое фермерское существование закончилось однажды в уик-энд, когда я прицепил на цепь к тягачу 2 огромных шины-обода от тяжелой грузовой машины, поставив их друг на друга. Мы проверяли, как далеко на буксире можно заехать. Наверху сидели дети и кувыркались там как на резиновых НЛО. А ребятишки, они стремятся к все большим испытаниям: "Папа, давай, папа, еще!" - это называется.

Мы ехали с этими шинами вниз, в ямы, из ям, когда мы пересекали улицу, я отмечал полосатыми вешками границы моих владений. Это так нравилось моим детям. Но чего городской человек не знает: езда на таком тракторе очень опасна и непредсказуема. На каждом бугре резиновые НЛО высоко подпрыгивали и мальчишки орали "Ю-ху!" и "Быстрее, быстрее!!!". Я поддавал газу. Вокруг только рев и урчание, через которое я едва расслышал, как Марлин, моя младшенькая, которая родилась вскоре после нашего расставания с Эрикой, сидя за моей спиной на тягаче, визжит: "Папа, стой, стой!" Марвин соскользнул в дыру в середине, и все эти полцентнера резины, чуть было, не расквасили его в пюре.

Меня трясло от ужаса и злости. Я злился на себя и свою тупость, и одновременно спрашивал себя: зачем такому придурковатому типу как ты понадобился этот чертов тягач? Болен и тягач - не совместимы. Я знал себя: хотя бы пару раз, но ты еще выкинешь нечто подобное. И пусть не сейчас, и не завтра, но рано или поздно что-то случится. В общем, где Дитер Болен - там все-таки побеждает разум, и я забросил тягач.
Спустя год после истории с Вероной, когда я последний раз объезжал свои владения, я отдал его всего за три сотни яиц своему соседу.

Мастерица "залампадить".

У нас с Наддель все 365 дней в году была Пасха. Не то, что вы думаете: "Юп-ди-ду, все ищем яйца!". Я постоянно вытаскивал сюрпризы из каких-нибудь тайников: свертки ли из комода, за отопительными ли батареями, из-за вечно раскрытых ли двухстворчатых дверей прихожей - всюду можно было найти пустые бутылки из-под шампанского, предпочитаемая марка: "Фрайксенет". Как самые доходные старательские прииски бутылок, прослыли наши цветастые шелковые занавеси в, окрашенной масляной краской, гостиной. Воланы от них чудесно извивались до самого пола и за ними могли скрываться сразу несколько бутылок. Дизайнер, который придумал такую драпировку, должно быть, и сам был охотником тайком в одиночку выпить. Я интересовался: "Эй, Надя, что это за чушь?". Она только коротко бросала: "Да, нормально: если каждый мужчина в день выпивает по четыре бутылки пива, то почему же я не могу выпить бутылочку шампанского?".
И все-таки, ситуации наслаивались, и уже было заметно, что это уже, как раз, больше не нормально.

После шоу Дитера Томаса Гека, на которое меня сопровождала Надя, подошла моя ТВ-ассистентка Ангелика и сказала: "Дитер, я оплатила в баре твои 19 бокалов шампанского со льдом". Я изумился: "Эй, у тебя в башке замкнуло, не пил никакого шампанского?!". И посмотрел на Надю, которая тут же быстро замотала головой: "Не-не, это не я". Чисто внешне, по ней никогда ничего не было видно. У нее были те особые гены, с которыми она перепила бы самого Харальда Юнке, и при этом её бы не покачивало и язык не заплетался.

"Ты что уже сегодня что-то пила", часто любопытствовал я, входя по утрам в кухню и принюхиваясь к ее перегару. "С чего ты это взял?" - говорила она. И я шел в кладовую, где за консервами с сербским бобовым супом, банками с мираколи и вишней, пенилось в стакане шампанское. Я спрашивал: "Что это?", и Наддель говорила: "Это старое, оно здесь всегда стояло". При чем, ни разу в жизни еще не было, чтобы в найденном стакане не пузырилась углекислота. Однажды, среди зимы, она вышла утром из душа и побежала, так как водительского удостоверения у нее еще не было, прямо пешком, с влажными волосами, на бензоколонку - в 15 минутах ходьбы от нас. Когда она пришла, она выглядела как еж, так как ее локоны на голове смерзлись в зубцы. А когда я спросил: "Дорогуша, что, собственно говоря, тебе понадобилось на бензоколонке?", она ответила: "Смоталась за газетой!".

У меня было смутное предчувствие, что такого просто быть не может, и я вышел из дома. Справа от входной двери рос большой вечнозеленый тис, я подумал: а ну-ка, загляни-ка за него, Дитер! Там стояли в снегу 2 бутылки "Блуббервассер". Я разузнал, что, отправляясь за покупками в супермаркет "Эдека" в Хиттфельд, она оплачивала только разные нормальные покупки, а потом отдельно ездила за спиртным, чтобы его никогда не было в чеке. Я попробовал сначала по-хорошему: "Наддель, зачем ты это делаешь?", я попробовал с любовью: "Надя, я боюсь за тебя". Я предлагал ей сотни тысяч, но она отвечала: "Нет, к чему это, что с того, что я немного выпиваю! Ну, не будь таким!". Сегодня я знаю, нельзя никому помочь, кто этого сам не хочет. Наддель не хотела. Я полагаю также, что она даже не понимала, что у нее проблема. А кто не понимает, что нужно что-то менять, тому не поможет, даже если партнер будет болтаться возле него 24 часа в сутки. Я не мог охранять Наддель круглые сутки, чтобы она не наделала глупостей. С другой стороны, вся эта ее секретность и игры в прятки отравляли наши отношения. "Госпожа Фарраг, нам надо что-то делать, давайте же что-то предпримем", - позвонил я ее матери. Я верил, что мы с ней в одной лодке, когда рассказывал ей о постоянной жажде ее дочери. Активируется материнский инстинкт, мол, и она возьмет свою дочь "за барки": "Ты! Ты! Ты!". "Тааа, я не знаю", - надула она щеки, - "Надя выросла, и я, собственно, не хочу вмешиваться". Она озаботилась так, как если б я, например, сказал ей, что в Тасмании гигантские-хоботатые-толстопятые тапиры находятся на грани вымирания, а она должна немедленно явиться для их спасения.