глава III

Начало.

Однажды, в начале 1983-го, один из этих проектов повстречался со мной в нашей студийной кухне-кофейне. Он сидел здесь, ерзал на стуле и выглядел как брат Винету. То есть, я мог бы поручиться, что это брат Винету, хоть он и шифровался под немецким псевдонимом Томас Андерс. У него были красивые, цвета воронова крыла, волосы до плеч, вид как у жеребенка Попо, и прислали его из BMG. По этому пункту уточним для корректности: по паспорту Винету звали не Томас Андерс, а Вайдунг - Берндт Вайдунг. Родился Берндт-Винету Вайдунг в Мюнстермайфельде близ Кобленца. Взлет его карьеры приходился на выступление в шоу Михаэля Шанца "Hatten Sie heut' Zeit fur uns?". Как и я, он с детства мечтал стать музыкантом. Сейчас ему было 20 лет и за плечами у него были ранние работы, такие как песни: "Du weinst um ihn", "Es war die Nacht der ersten Liebe" и "Ich will nicht dein Leben".
"Просто послушай!" - сказал шеф Энди, Ханс Блюме.
"Привет, Я Томас"
"Ага, а я Дитер. Ну, давай, послушаем что-нибудь!"

Он направился к черному роялю "Стэйнвэй" за 100 000 марок. Откинул крышку. Драматично растопырил в воздухе все десять пальцев. Начал. И что же он отмерил на клавишах? Кое-что английское: "Three Times A Lady". Надо заметить: это была его короткая программа, его музыкальный "двойной лутц", его песенная вывеска. Песня, которую вероятно, он пел уже чаще, чем сам Лайонел Ричи, и которая, в его исполнении звучала лучше, чем оригинал. Он задал тон в этой песне с таким чувством и столько меду накапал в голос, что просто подмывало подставить ломтик тоста. Я покрылся "гусиной кожей". Это был, наверное, первый раз в моей жизни, после всех этих Дафи Дойчеров и Бернхардов Бринков, когда мне предстояло работать с исполнителем, обладающим действительно хорошим голосом. Не то, чтоб объемным или сильным, но таким бархатным.

Мой коккер-спаниэр.

(*игра слов: коккер-спаниэль и испанский коккер "коккер-спаниэр).

И тут, все стало складываться одно к одному. Месяц назад, милостивый господь, выдворил с небес, из своего хора арф и колокольцев, испанского ангелочка, должно быть, там он слишком шумел. На мое счастье, вдруг этот ангелочек свернул на своем старом, покрытом вмятинами, Мерседесе свернул на Хеллерштрассе 40: Сеньор Луис Родригес. Специалист по бассам и, в частности, плохим показательным номерам, в которых никто не понимал о чем поют собственно - сплошные "дуф!дуф!дуф!". Зато, эти "дуф!дуф!дуф!" обладали такой ритмичностью и настырностью, что невольно и сам начинаешь отбивать пальцами такт. То, что Луис в студии и работает, определялось по вибрирующим стенам. Он обладал огромным сходством с Дени де Вито, всех женщин называл "кисами" и был не больше, моих, один на другой поставленных, барабанов - мой коккер-спаниэр. Луис пригласил меня в гости в свою студию 33, бункер без окон времен второй мировой войны на заднем дворе какого-то склада в Гамбурге. Пещера с романтикой грота, серыми стенами и нештукатуреными трубами. Это представительное местожительства, а-ля "хорошая квартирка", принадлежало раньше Ральфу Арни, дедульке, хит которого "Тюльпаны из Амстердама" имел гигантский успех. А затем он совершил стратегическую ошибку, проникся болезненной страстью к молодой женщине, одержимой карьерой. Луис использовал финансовый дефицит Арни, чтоб заполучить эту "лавочку".

Луис - это человек, который всеми фибрами, может и хочет работать. Мне это нравилось. На пробу я принес ему свои материалы с Пенни МакКлин и песню Тони Холидея "Tanze Samba mit mir" . Становилось очевидным, что Луис и я были сенсационной командой. Ему было нужно только самое лучше, и мне нужно было самое лучшее. Наши споры по этому поводу грозили перейти в потасовку. Но, необходимо заметить: только с теми людьми, которые преданы чему-то всем сердцем, можно правильно спорить. Мы притирались друг к другу, от этого трения разлетались искры и, рано или поздно эти искры оседали на записях. Если позднее в Modern Talking и был незаметный третий, то это был Луис "коккер-спаниэр" Родригес.

Я привел Томаса в студию 33. Хотя его голос в сочетании с английским языком звучал фантастически и возбуждающе, мы с Луисом продюсировали с ним, имеющееся и желательное, немецкое песенное добро. "Hei?kalter Engel" - стала нашей первой серьезной совместной работой, cover-версия английской песни "Send Me An Angel". Абсолютно не сработало. Затем последовали душераздирающие песни "Was macht das schon?" и "Wovon traumst du denn in seinen Armen?". Везде успех - так себе. Я отчаялся. У меня было чувство - здесь возможно куда большее. Песня под названием "Endstation Sehnsucht" стала концом наших стараний на поприще немецких песен.

У меня в ящике уже несколько месяцев валялась песня "My Love Is Gone". "Ммммм, - поразмыслил Энди, - звучит интересно, этот номер.Но припев невнятный, ты должен еще над нам поработать".

Деньги просаживались в отпуске на морском побережье Диз Пагуэра. Из бокса грохотала английская группа Fox The Fox так, что лопались барабанные перепонки. На танцполе едва ли найдется пространство среди плотно зажатых, озверевших людей. И внезапно зазвенел сводный хор евнухов: "...precious little diamonds ...!!!!"

Парни из "Fox The Fox" верещали припев фальцетом, этак очень-очень-очень высоко, музыкальный кружок "Сопрано". И тут меня осенило, на меня снизошло озарение. Моя идея нового гениального звука. Я решил сделать припев "My Love Is Gone" таким же, соответствующим кастрату, высоким, с повтором, что-то типа эха. Бомбовая идея сразу с двух точек зрения. С одной стороны, в итоге это создавало весьма новое и экзотическое впечатление для слушателя - прочь от международного подпукивающего саунда, который до сих пор производит Dj Bobo. С другой стороны, у меня сразу появлялась причина занять место на сцене и петь. Так как дурачиться в тональности евнуха было моей специальностью со времен студенчества и Марианны Розенберг. Кроме того, я считал: название "My Love Is Gone" было слишком неповоротливым, просто тащилось на костылях. Воспроизводить это надо было как-то прыгуче: "You're My Heart, You're My Soul", к примеру. Я размышлял об этом и знал: это подойдет, это имеет смысл, это оставляет хорошее впечатление. И я уже знал, так же, кто должен быть моим партнером и основным голосом.

Налегай на весла!

Сразу по возвращении с Мальорки я встретился с Луисом в студии 33. Под вечер, раздался звонок у двери нашего бункера. В помещение ворвался смрад, будто сдохли сразу десять кошек, мы даже задумались о кислородной подушке. И в самой середине этого: Томас. Магазин перед нами, на улице, заботился о соблюдении прекрасного обычая, всегда вечером бросать протухшие овощи и мясо в открытый контейнер во дворе. Там все это беспрепятственно и мирно источало вокруг себя зловоние.

Луис, Томас и я были одни в студии. Только пианист, который подзадержался после полуденной работы, зависал в кухне и вливал в себя кофе. Я поставил в магнитофон демонстрационную кассету, которую подготовил дома и сказал Томасу: "Изучай, я представляю себе это так". Звучала мелодия "You're My Heart, You're My Soul" с моим пением в припеве. Томас внимательно слушал, потом сказал: "Мне нужно еще разок это послушать". Наконец, он пошел за стекло в студию звукозаписи и надел наушники. "Эй, старина, налегай на весла", - обратился я к Луису, тот запустил все 24 дорожки записывающего устройства, и забурлила работа.

"Deep in my heart there's a fire a burning heart
I'm dying in emotion It's my world and fantasy..."

Согласен: я не знал, что у нас получится хит мирового масштаба, поэтому сляпал текст именно за полминуты, задницу подтирают дольше. Томас как певец был, похоже, молодцом. Уже через пять весь его хлам был перепет. "Эй, Томас, если все получится" - пытался я приучить его к своей идее, - "тогда мы объединимся и выступим дуэтом!" Энтузиазм Томаса держался в четко ограниченных пределах: "Не-не-не, оставь это!", - притормозил он. "У меня есть репутация, и я не хочу ставить ее под сомнение, запев на английском. Дай мне лучше 500 марок и можешь использовать мой голос, но мое имя не появится". Как всегда, я сделал ставку на стратегию мыши-полевки: "Ну же, Томас! Теперь все пойдет, это будет что-то, я в этом уверен. Не говори "нет" сейчас! Мы прорвемся! Ну же!". "Ок", - снизошел он, наконец, - "только я не хочу, чтобы мое лицо видели на обложке. Кроме того, я хочу продолжать заниматься немецкой музыкой, она сулит мне больше".
Ну вот, теперь-то и началась настоящая работа - микширование песни. Луис и я, приправляли ее как шеф-повара хороший соус: здесь еще немного барабанной дроби, а тут еще чуточку "ша-ла-ла-ла". Так, готово! Мммммм! Вкусно! Мы гордо нажали клавишу play, чтобы послушать нашу готовую песню и услышали развеселое:
"You!... y heeeear... tt, kzzz... kzzz... yooohu... sssohol!"

Звукоснимающая головка сдвинулась, и как следствие - фазовое гашение, которое проявляется в недостающих частотах на записи, звук будто отдаляется. Это звучало так, как если б сигнал отправили вокруг Луны и потом перехватили: космонавтика какая-то.
Луис и я срочно принялись за спасательную операцию и позвонили техникам из BMG, которые владели методом ADAC для восстановления песни. "Очень сожалеем, ребята", - сообщили нам по телефону, - "Тут мы ничем помочь не можем. Однажды это должно было случиться!". Вот теперь и думай: что остается делать теперь Болену и Луису? Видимо, идти в студию и повторить все еще раз. Но это же все равно, что предложить Леонардо да Винчи: "А ну давай, нарисуй-ка портрет Моны Лизы снова!". Так нельзя, некоторые вещи повторить невозможно. Новая Мона Лиза, наверняка, косила бы, и у нее были бы оттопыренные уши.

В общем, ничего другого нам не оставалось, как вновь прижать к груди 24-дорожечный оригинал ленты. К этому моменту, на ней сверху уже была перепевка тысячи людей, голоса стали писклявее, скорость воспроизведения возросла. Вот из этого утиного кряканья мы и кроили песню. Ребенку нужно имя, Томас и я не могли выступать просто как Андерс-Болен. "Турбо-дизель", предложил мой шеф Ханс Блюме, который уже окрестил с Франком Фарианом один успешный проект Boney M. Но у меня это вызывало ассоциации только с крестьянином Пипенбриньком на тракторе, а я стремился избегать всего, что напоминало о происхождении моего отца. Мы судили-рядили, пока не вышла, наконец, из угла Петра, секретарь. Посмотрела на плакат с TOP 50 на стене, где одна группа называлась " Talk Talk", а другая - " Modern Romance". И сухо выразила мнение: "Я бы назвала группу "Modern Talking"". На обложке "You're My Heart, You're My Soul" были изображены, опирающиеся друг на друга, белый спортивный ботинок и лаковый туфель. Но даже принятие такой бредовой идеи не могло повредить хиту.

Если сегодня, ко мне приходит молодой артист и готов обсуждать целыми днями обложку диска, я всегда говорю, исходя из личного опыта: можно завернуть песню хоть в туалетную бумагу, все равно, хит - это хит и хитом останется. Производство "You're My Heart, You're My Soul" обошлось в 1400 DM - а именно: наем студии и четверть фунта кофе "Onko" для Луиса, чтоб он согласился работать сверхурочно, все остальное было даром, потому что, как обычно, все инструменты я сыграл сам. Двумя днями позднее я продал готовую песню BMG за 10 000 DM. Я был беспредельно счастлив, сиял как пряничная лошадка в меду, Фукс, мой шеф, топтался как гусь, пока тряс мою руку и приговаривал: "Эй, ты справился, Дитер!". Как никак, я принес музыкальному издательству 8600 DM. Он даже оклад мне повысил, сверх заработной платы положил еще 300 марок. Если бы, в эту секунду, я мог предвидеть, что продаю больше, чем песню - сияние стекло бы с моего лица и меня б стошнило. Я уступил авторские права на мировой хит и в ту же секунду потерял 40 миллионов марок. Всю осень и зиму 1983-го ничего не происходило, то же самое и весной, невзирая на все усилия. Единственное, чего мы достигли, это одно выступление в региональной программе на канале WDR. Потом случилось кое-что, на что никто не рассчитывал, и что не поддавалось влиянию: реклама из уст в уста. Шепот, шелест, дуновение за кулисами музыкального мира. Наш сингл тайком передавался от ди-джея к ди-джею. Без понятия, кто скрывается за проектом "Modern Talking". "Какие-то южане! Два мороженщика из Римини!" - плелись интриги, из-за нашего кремового звучания. Мы стали очень популярной фишкой и чудовищной лавиной накрыли все дискотеки Германии. Слушатели бомбили радиостанции заявками: "Эй, поставьте-ка мне ту песню, где так высоко поют!".

Мировой хит состоялся.

Как-то вечером, мы дольше обычного задержались в офисе фирмы, первооткрыватель меня - Шмидт, мой шеф Фукс и Зайеркастен, пожилой мальчик. Элли, моя 55-летняя мамочка-секретарша, единственная в музыкальном издательстве, кто действительно любил меня, поставила шампанское на лед. В половине седьмого мы все замерли у телетайпа, который должен был отпечатать свежий чарт. Как только устройство заработало - сделало "кнаттр!кнаттр!" и вверху страницы появилась первая цифра 1 потом . и потом большая Y
Я уже знал: это был ипсилон от "You're My Heart, You're My Soul", В ту же секунду, мы упали друг другу в объятия, началось всеобщее ликование. Наконец-то, маленький Дитер из Ольденбурга получил свой первый № 1 хит. Мы обезглавили бутылку шампанского и даже Зайекастен получил глоточек, свою долю. Пусть мне уже не 30 и я еще не миллионер, но пункт 3 моего мастер-плана был выполнен: наконец, после 6 лет канители в музыкальном издательстве, я занял свое место на вершине чарта. С этой секунды, моя жизнь перешла в галоп: "You're My Heart, You're My Soul" также угодил в чарты Франции, Голландии, Швеции, Тайваня, Гонконга, России и Гренландии. Сопротивлялись только Америка и "ЛЕГОлэнд". Вместе с этим, теперь я имел не только первую позицию в чартах, но и свой первый мировой хит, о котором всегда мечтал.

Томас и я чувствовали себя как чемпионы. Чемпионы? Скорее, как шампиньоны, точно также мы выставили вдруг головы из земли. Мы ни о чем не имели представления. Но и об этом мы не знали. От счастья, я был как в качке. Но я не только стал взрослым как музыкант, я получил еще и ребенка - Эрика была беременна. Дорога свободна! Ю-ху! Все пришло в движение, нам нужен был новый домашний очаг. Я уже сэкономил 260 000 марок, больше 240 000 я взял в кредит, чтоб мы смогли поменять нашу квартиру в две с половиной комнаты в многосемейном доме на двухэтажное домостроение с лодочным сараем в Бергштедте, районе Гамбурга. Если бы Эрика не принесла списанные полки и занавески из реквизита Карштадта и полностью не организовала переселение, нам бы этот дом и обставить было нечем.

Младенцу, если это будет мальчик, мы решили дать имя "Марк". Марк Болен - как Марк Болан, солист группы T-Rex, хоть и пишется по-разному, но произносится одинаково. Я счел такую игру слов забавной. Когда у Эрики лопнул околоплодный пузырь, надо было уже вприпрыжку мчаться на карете скорой помощи в больницу. А я за ней на своем новом серебристом Мерседесе. Я так волновался, что мне бы стоило довезти себя прямо до родзала.И если я думал, ой-йо-йой, младенец появится на свет, в лучшем случае, прямо на ступеньках больницы, то карапуз заставил себя порядком подождать. Это были тяжелые роды. Час проходил за часом. Наконец, появилась акушерка с ворохом пеленок и сунула мне этот ворох в руки: "Вот, господин Болен, ваш наследник!". Я стоял, пытаясь взять себя в руки. Как любой папа, я немедленно принялся искать сходство между собой и своим сыном. Это было относительно сложно, у Марки был череп оригинальной формы, как шлем Нифертити, потому что его тащили щипцами. К тому еще, вихорки черных волос. И кроме того, он был зловеще смугл. Я все спрашивал себя, в животе его мамы еще и солярий имелся?

Доселе неведомое ощущение тепла: "это мое", желание защитить и чувство безусловной любви обуяли меня. Я знал: вот оно, ты держишь в руках то, что изменит твою жизнь. Для чего я живу, зачем я все это делаю? - один ответ на все. Моя гордость не знала границ. Я был убежден, что я первый мужчина на этой планете, который получил нечто такое замечательное. Этот год - был моим годом. Эрику выписали в туфлях 41-го размера, я был так сбит с толку и находился в таком замешательстве, что дома схватил не те туфли и, по ошибке, привез в клинику свои ботинки. Я припарковал машину впритык, буквально в миллиметре, от выхода из больницы, так что другие люди могли выйти, в буквальном смысле, только через салон моего автомобиля. Любить малыша и ежедневно о нем заботиться, как я вскоре выяснил, абсолютно разные вещи.

Едва Марки прибыл домой и лепетал что-то в своей колыбельке, я оказался загружен работой. Я не умел общаться с этим маленьким человечком, не понимал, что чего ему не хватает, что он хочет мне сказать. В это самое время, каждые 5 минут звонили из звукозаписывающей компании BMG: "Когда вы можете выступить в Токио? Вы с Томас нужны нам для интервью! Где демо-записи новых песен?".

А я, между всем прочим, пытался пеленать Марки, что ему безумно нравилось. От радости он писал по высокой дуге мне на лицо. И мне приходилось начинать все сначала с ощущением, что все валится из моих рук. Трепыхающийся младенец, не клеящаяся липучка, и вокруг все мокрое. Я начал нервничать, как я всегда нервничаю, сталкиваясь с вещами, которых не умею делать. У меня не было времени учиться терпению. Из-за "Modern Talking" я находился под колоссальным прессингом. "Дитер, - вращались мои мысли, - милостивый господь даст тебе такой огромный шанс лишь раз в жизни! И не будь идиотом! Теперь-то, не делай ошибок!". Это решение было жизненно важным для меня. Уже много лет назад я уяснил, или успех полный, или вовсе отсутствует, а довольствоваться крохами я не хотел.

Я всунул малыша Эрике в руки и снова бросился к себе в студию.

Вокруг света в коме.

Мое расписание для "Modern Talking" было битком забито, мне пришлось подклеивать листы бумаги снизу. Иметь международный успех, это значит, что однажды и в Папуа-Новой Гвинеи могут схватить трубку и потребовать: "А ну-ка, теперь мы хотим заполучить этих двух красавчиков! Они должны приехать петь!". Восемь дней в неделю, мы с Томасом сидим в самолете, сегодня Мыс Мук, завтра Кейптаун.

Эрика оставалась дома с Марки. Позвонить быстренько домой не получалось. Мобильных телефонов еще не было. Если я хотел рассказать своей маленькой семье вечером, сколько всего невероятного и замечательного испытал, на другом конце земли уже гасли огни. Когда мы возвращались в Германию, то каждый 9- и 10-й придурок по собственной инициативе норовил навязать мне свое мнение: "Мы уверены. - с убийственной важностью объявляли они, - все-таки, "Modern Talking" - это всего лишь мотылек-однодневка! С одной дискотечной фишкой?
"You're My Heart, You're My Soul"? Да на ней торчат только тинейджеры! Ну, кто, бога ради, целый альбом станет покупать? Нее, господин Болен, нет, нет…". Страх закрутил меня, они могли оказаться правы, все могло оказаться случайным попаданием. Сколько из этого успеха приходилось на мой счет? А сколько нужно приписать технической неполадке во время перезаписи? Смогу ли я еще раз что-то создать подобное? И сработает ли это? С тех самых пор, когда мне было 12 и я играл на гитаре, я мечтал об этом моменте, чтобы доказать всем, я добился его. И теперь, когда я сделал это, я был еще несчастнее, чем раньше, потому что паника потерять все, засела в моем затылке.

К моему стрессу присоединилось еще то, что я не только был певцом в "Modern Talking", но и композитором, автором текстов и продюсером. Собственно, выполнял работу четырех человек. Я должен был решать, в каком шоу выступать "Modern Talking". И что гораздо труднее - в каком не должен. Томасу было 20, он только сдал выпускные экзамены на аттестат и, во всем, что касалось музыкального бизнеса, носил розовые очки. Для него, наш успех был абсолютно естественной и нормальной вещью. Могло статься, что он невинно спрашивал: "Дитер, когда же мы споем наш следующий хит № 1?", в то время как я пристально смотрел в чарты и не питал иллюзий: вероятность иметь
второй № 1 вслед за первым, была 1: 10 000.

Растоптанная герань.

Через шесть недель, "life Is Life" скинула нас с трона в чарте. Случилось то, чего я так боялся, "You're My Heart, You're My Soul" вдруг всего лишь на третьем месте! Через два месяца "Modern Talking" и вовсе был в конце списка. Скоро о нас вообще и не вспомнят, вот что чего я опасался, и что меня заботило. Теперь я сидел днями и ночами в своей новой студии, в подвале, и пялился на лодочный сарай. И видел, как Эрика, я и Марки уже складываем чемоданы и двигаем обратно в наши две с половиной комнаты. "Кубышка" истощалась, и скоро я не смогу вносить по кредиту. Я был маленьким Дитером, который сидел в своей дыре, которая, собственно, ему еще и не принадлежала, и чувствовал, что тупо таращусь в окно, вместо того, что делать что-то вразумительное. Короче говоря: я чувствовал себя одиноким, покинутым и порядком отчаявшимся. Уже шестью неделями позднее, от гляделок в окно и уединенности ничего не осталось. Нам приходилось теперь задергивать шторы и занавеси, потому что, с утра до вечера, наш дом осаждали поклонники и спрашивали: "Не здесь ли живет Дитер Болен?". Потом еще съемочные группы, которые пытались снять спальню и студию, заблудились и сняли жилую комнату нашего соседа из второй половины дома., после чего он установил щиты и изгороди. Он представил мне счет в 30 000 марок, никак не мог успокоиться насчет побитых горшочков и растоптанной герани в его саду, и чтоб защитить от топающей ногами толпы поклонников свои цветочки впредь, забаррикадировался как в Форте Нокс. Я корпел и корпел, однако, из ста композиций достаточно хороши не были и сотая доля. И стоило в моей голове мелькнуть новой многообещающей мелодии и мне надо было только изловчиться, чтоб схватить ее, как звонил телефон. Моя звукозаписывающая фирма: "Томас и ты, вы должны ехать на юг Торфмор-Зоденферна, очень важная для промоушена встреча". Трубка не успевала остыть, как уже звонила моя мама: "Эй, мальчик, как у тебя дела? Ты хорошо питаешься?". Полторы минуты, которая длилась эта беседа, я дрожал, вероятно, как осиновый лист, так что разлетались листки моего календаря. Наокнец, после миллиона остановок, 8 000 чашек кофе и пяти нервных срывов, я обрел искрометную идею: "You Can Win…".
"You Can Win If You Want
If you want it, you will win
Oh come on take your chance.,,"

Это соответствовало моему боевому кличу, я был убежден, что могло выиграть, если очень захотеть и если представиться такой шанс. И дальше:
"You dont't fit in a small town world..."

Это абсолютнейшая неправда, потому что я, собственно, зверски любил зелень и сельскую жизнь. Вива ла Ольденбург!
Пластинка получилась, и у меня возникло такое чувство, что на одно мгновение мир затаил дыхание, потому что случилось невероятное: за одну ночь "You Can Win…" оказался на первом месте. "Modern Talking" вновь был там, где, по моему мнению, после прослушивания, и должен быть, а именно, на самом верху лестнички успеха. Критики блевали и комкали свои, уже готовые, статьи с заголовками: "Modern Talking всего лишь жалкий мотылек-однодневка". Мы справились, сделали то, что никто не считал возможным. Никакого "одно-синглового" чуда, вторая песня-хит № 1, и альбом будет первым обязательно. Слушайте, слушайте, слушайте.

Вдова Носферату.

(* Носферату - вампир из одноименного фильма)

Вдруг, у нас оказалось много друзей. Все знали, что так и будет, и всегда в этом были уверены, и вовсе никто в нас не сомневался. Восторги подлиз. "The 1st Album" "Modern Talking" собрал кассу в Европе и девять раз стал золотым, в Германии, Австрии и Швейцарии - даже платиновый, с 43-мя неделями в чарте, также долго, как диск Beatles "Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band". На сей раз, посвященная этому вечеринка состоялась не в офисе, как у Рики Кинга, а в огромном зале с буфетом и большим количеством любителей пожрать на дармовщинку в Берлине. Я прохаживался там, беседовал, и тут вдруг предо мной предстало явление: вдова Носферату. Белое напудренное лицо, подведенные, черные глазки-пуговки, темные Валхалла-шмотки, всклокоченная грива, квадратная фигура ростом в метр сорок - Марианна Розенберг. Уверен, в моей жизни никогда не был разочарован до такой степени. Во времена моего студенчества в Геттингене, она была моей богиней, моей непорочной мадонной. Так же, как во время своих выходов с усердием тянул "Ich bin wie du", я представлял и чувствовал себя таким близким с ней. У меня были все ее диски, я часами рассматривал лицо на обложках, пока пластинка кружилась на "вертушке": "Marleeeeeen ...!", в этом голосе была такая мольба, такая страсть: "... eine von uns beiden muss jetzt geeeeeeehn! Marleeeen.,,,'". Я слышал это определенно 7 000 раз, и поэтому, без проблем мог бы это спеть сам задом наперед. А когда начиналась песня "Liebe kann so weh tun"?, я только думал: Да! Да! Да!, покрывался гусиной кожей и мое сердце бешено колотилось. Я представлял себе Марианну маленькой хрупкой покорной девушкой, как она входит в мою комнату и я, не сходя с места, делаю ей предложение руки и сердца. Теперь я смотрел в эти холодные, суровые глаза и понимал: это не та женщина, которая все эти годы являлась мне в мечтах. Я сглотнул. Мы разговорились, и от этого все стало еще хуже. От нежности, хрупкости и ласки не осталось и следа. Она была коммунисткой в самом экстремальном проявлении. "Если бы мне дали слово, - разглагольствовала она, - я бы ратовала за насильственную социализацию!". И выдала еще что-то в том же духе. Никогда в жизни я не был так разочарован, как за эти 10 минут с Марианной. Все равно, это не нанесло ущерба моему восхищению ее голосом. Спустя 4 года, когда я занимался саунд-трэком к "Rivalen der Rennbahn", подумал о ней. С "I Need Your Love Tonight", она воскресла в чартах на семь недель после пятилетнего небытия.

Марлен.

Я праздновал свои успехи, я знакомился с новыми людьми, я учился жить и думать по-новому. Эрика оставалась дома. Мне хотелось продолжения. А она, такое у меня было ощущение, не хотела идти со мной по этой стезе. У нее не заслуживал одобрения мир, который свихнулся, в чем она была уже давно убеждена, и в контакте с которым, не видела никакого смысла. Я стал замечать, что она находит мою манеру говорить, одеваться, жить безапелляционной и ее недовольство все росло. Траншея между мной и Эрикой становилась все глубже.

На этом отрезке жизни я познакомился с Марлен, специалистом по маркетингу в музыкальном телевидении. Марлен представляла собой все то, так мне думалось, к чему нужно стремиться. Она носила костюмы от Шанель, на запястье - дорогой золотой "Ролекс", предпочитала французскую кухню и свободно говорила по-английски. Марлен был образованная и высокосветская Леди. Я носил "Swatch" за 30 марок и мешковатое барахлишко из Карштадта. Картье? Гуччи? Думаю, что я и представления не имел, что это такое. И о свободном английском я, действительно, был наслышан, но на "Привет, я Дитер!" все более-менее и оканчивалось.

"Скажи мне, ты что, больной?", - осторожно спросила меня Марлен, - "ты столь успешен, так почему ты так носишься кругами?". Она угодила пальцем прямо в рану. Кроме того, она не могла взять в толк, как "Modern Talking" может праздновать победу во всем мире с теми текстами, которые я для него писал. "Ок, Марлен, - говорил я, - тексты о ядерной угрозе сойдут для группы протеста, но не для поп-индустрии. Сложное содержание и легкая музыка - плохо совмещаются". Я был одержим Марлен. Такая интересная, утонченная, образованная, взыскательная женщина, которая явно давала мне знать, что находит меня умопомрачительным - это придавало мне уверенности в себе. "Посмотрите!", - хотелось мне покрасоваться, - "эта женщина досталась Дитеру Болену". Я хотел быть рядом с ней. Собственно, Марлен была с продюсером "Polonase Blankenese", я должен был, естественно, отчалить от Эрики.

Я поставил ее перед свершившимся фактом, хотел, чтоб она уехала: "Ты, Эрика, не волнуйся! Я оплачу тебе новую квартиру". Для Эрики это прозвучало громом среди ясного неба, она не подозревала, что такое может произойти. Она была глубоко уязвлена, крикнула в ярости: "Посмотришь, что из этого выйдет", но была слишком гордой, чтоб сказать: "Пожалуйста, останься со мной!". Она взяла Марки и ушла.

Марлен заселилась. Удивительно: в ту секунду, когда Марлен вошла в мою кухню и рассматривала нашу вытяжку медного цвета со словами: "Она не достаточно чиста", я осознал: "Эй, Болен, ты спятил!". Я поехал к Эрике, в район Поппин Гамбурга, дважды прокрался вокруг ее жилого квартала, собрал все свое мужество и позвонил. Я вижу это и по сегодняшний день: дверь отворилась, а Марки ползал по линолеуму на полу кухни. Это разрывало мне сердце, я чувствовал: "Здесь находится твоя семья, а ей здесь не место, Дитер!". Я ощутил себя самой большой свиньей на этой планете. В замешательстве, я упал перед Эрикой на колени: "Эрика, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Промашка вышла. Это больше никогда не повториться".

Эрика предоставила мне часок поползать вокруг нее. Я поехал обратно к Марлен и попытался объяснить ей то, что нельзя было объяснить: "Мне очень жаль, я ошибся, ты должна уйти, через 10 минут вернется моя семья". Марлен была абсолютной Дамой и в поражении. "Хорошо, если ты так на это смотришь!", сказала она, собрала вещи и ушла.

Эрика, действительно, вернулась ко мне. Я хотел загладить свою вину, я приносил цветы, мы гуляли, катались на велосипеде. Я был любящим супругом. Но если быть полностью честным, это было ничто иное, как закрашивание трещин на фасаде. Я хотел устранить все искушения, поэтому предложил: "Эрика, как насчет того, чтоб ты с Марки сопровождали меня в турне? Мы сможем больше времени проводить вместе". Первые два дня прошли исключительно хорошо. Марки лепетал свои первые слова: "Пап-пап-пап!" и "Аудо-аудо-аудо". И я непосредственно, собственной персоной, присутствовал при этом важном событии. Я, в самом деле, был горд собой. Когда он в салоне первого класса "Люфтганзы" швырнул свою бутылочку, я тут же был наготове и насухо промокнул попутчику пиджак: "Извини, пожалуйста! Это всего лишь фенхелевый чай". Но на третий день, реальность нас настигла.

Ко мне, в ужасе, прибежал Фридерик Габович, фотограф "Bravo", абсолютно ошалевший: "Дитер, твою жену никуда нельзя брать с собой! Она всегда говорит только правду!". И тут же Эрика "спустила на воду со стапелей" следующее: "Здесь повсюду одни скользкие задницы!". Это еще можно было перетерпеть, но вскоре мы прибыли в Мадрид. Вот только Марки бежит вдоль бортика, и вот он уже булькает в гостиничном бассейне. Я заорал: "Марки!" и прыгнул. Никогда не забуду глаза моего сына, когда он лежал на дне бассейна, задерживал в легких воздух и во всю смотрел на меня. Эрика была "совсем готовая". Кельн подкинул "жирной капусты", Марки споткнулся о металлический обод по краю ковра. Когда Эрика стала поднимать нашего ревущего сына, над его правой бровью зиял глубокий шрам, как от лезвия мотыги. "Мой ребенок! Мой ребенок! Кровь! Кровь!", Эрика почти теряла сознание. После того, как врач наложил Марки швы, Эрика хватила его на руки, прижала к себе и сбежала домой в Бергштедт в Гамбурге. Вот и все совместные путешествия.

Когда я в следующий раз вернулся из длинного тура из Москвы, где со мной обращались как с королем и фанаты взывали: "Дитер! Дитер!", меня поприветствовал дома старый спертый воздух супружества: "Закрывай за собой дверь уборной, - сказала Эрика, - ты же знаешь, что ребенок лазит в кошачий туалет". Вскоре, "краска на фасаде" вновь совсем облупилась, обычное супружеское дело, разумеется, с ужесточенными правилами игры. Я как раз вернулся домой из своей последней поездки в Ниццу, и уже то, как именно, Эрика по лестнице надвигалась в мою студию, было объявлением воздушной тревоги. "Привет, Эри…", - продолжить я не успел. Потом - тудух!- что-то приземлилось мне на голову. На сей раз, это была гитара за 1200 марок. В моем чемодане Эрика нашла трусики дамы по имени Джинни. Джинни выглядела как младшая сестра Уитни Хьюстон и была моим первым опытом с генами "Шоколадных хлопьев". Собственно, она была подружкой сына Удо Юргенса, только младший Юргенс не знал, что мы с ним, так сказать, "партнеры по бильярду", и я тайком взял Джинни в Ниццу.

Вместе с Марлен я похоронил свои амбиции в изменении стиля одежды. Я его просто игнорировал. С тех пор, семья Болен сплоченно появлялась в розовой и желтой небрежной экипировке. Нас усыновили производители спортивных товаров "adidas". Рекламные стратеги раскопали, что детишки от нас торчат. Причем, особенно и рыскать им не надо было, нужно было всего лишь заглянуть в чарт. "Эй, Дитер! Супер! Крепко ты выдал! Ты - торговая марка! Этот кроссовок на обложке! Мы должны это сделать!". Отныне, каждые две недели, звонил посыльный и приносил коробки, битком набитые тренировочными костюмами из парашютного шелка, конфетной расцветочки и ботинками. Вся семья Болен бегала, как Флоддеры (*персонажи одноименного фильма, семейка, повернутая на железнодорожной символике и соответственно одетая) Как, если все 365 дней в году были сезоном туризма. Сегодня, конечно, я это считаю отстоем, но тогда меня это не беспокоило. Тему Lifestyle я закрыл для себя. Я счел, что это простой, удобный и, прежде всего, недорогой, способ решить легкую проблему.



		Русский перевод книги Дитера Болена « Ничего кроме правды »

	ГЛАВА III. Modern Talking Или: Мы - шампиньоны.
Начало. Однажды, в начале 1983-го, один из этих проектов повстречался со мной в нашей студийной кухне-кофейне. Он сидел здесь, ерзал на стуле и выглядел как брат Винету. То есть, я мог бы поручиться, что это брат Винету, хоть он и шифровался под немецким псевдонимом Томас Андерс. У него были красивые, цвета воронова крыла, волосы до плеч, вид как у жеребенка Попо, и прислали его из BMG. По этому пункту уточним для корректности: по паспорту Винету звали не Томас Андерс, а Вайдунг - Берндт Вайдунг. Родился Берндт-Винету Вайдунг в Мюнстермайфельде близ Кобленца. Взлет его карьеры приходился на выступление в шоу Михаэля Шанца "Hatten Sie heut' Zeit fur uns?". Как и я, он с детства мечтал стать музыкантом. Сейчас ему было 20 лет и за плечами у него были ранние работы, такие как песни: "Du weinst um ihn", "Es war die Nacht der ersten Liebe" и "Ich will nicht dein Leben". "Просто послушай!" - сказал шеф Энди, Ханс Блюме. "Привет, Я Томас" "Ага, а я Дитер. Ну, давай, послушаем что-нибудь!" Он направился к черному роялю "Стэйнвэй" за 100 000 марок. Откинул крышку. Драматично растопырил в воздухе все десять пальцев. Начал. И что же он отмерил на клавишах? Кое-что английское: "Three Times A Lady". Надо заметить: это была его короткая программа, его музыкальный "двойной лутц", его песенная вывеска. Песня, которую вероятно, он пел уже чаще, чем сам Лайонел Ричи, и которая, в его исполнении звучала лучше, чем оригинал. Он задал тон в этой песне с таким чувством и столько меду накапал в голос, что просто подмывало подставить ломтик тоста. Я покрылся "гусиной кожей". Это был, наверное, первый раз в моей жизни, после всех этих Дафи Дойчеров и Бернхардов Бринков, когда мне предстояло работать с исполнителем, обладающим действительно хорошим голосом. Не то, чтоб объемным или сильным, но таким бархатным. Мой коккер-спаниэр. (игра слов: коккер-спаниэль и испанский коккер "коккер-спаниэр). И тут, все стало складываться одно к одному. Месяц назад, милостивый господь, выдворил с небес, из своего хора арф и колокольцев, испанского ангелочка, должно быть, там он слишком шумел. На мое счастье, вдруг этот ангелочек свернул на своем старом, покрытом вмятинами, Мерседесе свернул на Хеллерштрассе 40: Сеньор Луис Родригес. Специалист по бассам и, в частности, плохим показательным номерам, в которых никто не понимал о чем поют собственно - сплошные "дуф!дуф!дуф!". Зато, эти "дуф!дуф!дуф!" обладали такой ритмичностью и настырностью, что невольно и сам начинаешь отбивать пальцами такт. То, что Луис в студии и работает, определялось по вибрирующим стенам. Он обладал огромным сходством с Дени де Вито, всех женщин называл "кисами" и был не больше, моих, один на другой поставленных, барабанов - мой коккер-спаниэр. Луис пригласил меня в гости в свою студию 33, бункер без окон времен второй мировой войны на заднем дворе какого-то склада в Гамбурге. Пещера с романтикой грота, серыми стенами и нештукатуреными трубами. Это представительное местожительства, а-ля "хорошая квартирка", принадлежало раньше Ральфу Арни, дедульке, хит которого "Тюльпаны из Амстердама" имел гигантский успех. А затем он совершил стратегическую ошибку, проникся болезненной страстью к молодой женщине, одержимой карьерой. Луис использовал финансовый дефицит Арни, чтоб заполучить эту "лавочку". Луис - это человек, который всеми фибрами, может и хочет работать. Мне это нравилось. На пробу я принес ему свои материалы с Пенни МакКлин и песню Тони Холидея "Tanze Samba mit mir" . Становилось очевидным, что Луис и я были сенсационной командой. Ему было нужно только самое лучше, и мне нужно было самое лучшее. Наши споры по этому поводу грозили перейти в потасовку. Но, необходимо заметить: только с теми людьми, которые преданы чему-то всем сердцем, можно правильно спорить. Мы притирались друг к другу, от этого трения разлетались искры и, рано или поздно эти искры оседали на записях. Если позднее в Modern Talking и был незаметный третий, то это был Луис "коккер-спаниэр" Родригес. Я привел Томаса в студию 33. Хотя его голос в сочетании с английским языком звучал фантастически и возбуждающе, мы с Луисом продюсировали с ним, имеющееся и желательное, немецкое песенное добро. "Hei?kalter Engel" - стала нашей первой серьезной совместной работой, cover-версия английской песни "Send Me An Angel". Абсолютно не сработало. Затем последовали душераздирающие песни "Was macht das schon?" и "Wovon traumst du denn in seinen Armen?". Везде успех - так себе. Я отчаялся. У меня было чувство - здесь возможно куда большее. Песня под названием "Endstation Sehnsucht" стала концом наших стараний на поприще немецких песен. У меня в ящике уже несколько месяцев валялась песня "My Love Is Gone". "Ммммм, - поразмыслил Энди, - звучит интересно, этот номер.Но припев невнятный, ты должен еще над нам поработать". Деньги просаживались в отпуске на морском побережье Диз Пагуэра. Из бокса грохотала английская группа Fox The Fox так, что лопались барабанные перепонки. На танцполе едва ли найдется пространство среди плотно зажатых, озверевших людей. И внезапно зазвенел сводный хор евнухов: "...precious little diamonds ...!!!!" Парни из "Fox The Fox" верещали припев фальцетом, этак очень-очень-очень высоко, музыкальный кружок "Сопрано". И тут меня осенило, на меня снизошло озарение. Моя идея нового гениального звука. Я решил сделать припев "My Love Is Gone" таким же, соответствующим кастрату, высоким, с повтором, что-то типа эха. Бомбовая идея сразу с двух точек зрения. С одной стороны, в итоге это создавало весьма новое и экзотическое впечатление для слушателя - прочь от международного подпукивающего саунда, который до сих пор производит Dj Bobo. С другой стороны, у меня сразу появлялась причина занять место на сцене и петь. Так как дурачиться в тональности евнуха было моей специальностью со времен студенчества и Марианны Розенберг. Кроме того, я считал: название "My Love Is Gone" было слишком неповоротливым, просто тащилось на костылях. Воспроизводить это надо было как-то прыгуче: "You're My Heart, You're My Soul", к примеру. Я размышлял об этом и знал: это подойдет, это имеет смысл, это оставляет хорошее впечатление. И я уже знал, так же, кто должен быть моим партнером и основным голосом. Налегай на весла! Сразу по возвращении с Мальорки я встретился с Луисом в студии 33. Под вечер, раздался звонок у двери нашего бункера. В помещение ворвался смрад, будто сдохли сразу десять кошек, мы даже задумались о кислородной подушке. И в самой середине этого: Томас. Магазин перед нами, на улице, заботился о соблюдении прекрасного обычая, всегда вечером бросать протухшие овощи и мясо в открытый контейнер во дворе. Там все это беспрепятственно и мирно источало вокруг себя зловоние. Луис, Томас и я были одни в студии. Только пианист, который подзадержался после полуденной работы, зависал в кухне и вливал в себя кофе. Я поставил в магнитофон демонстрационную кассету, которую подготовил дома и сказал Томасу: "Изучай, я представляю себе это так". Звучала мелодия "You're My Heart, You're My Soul" с моим пением в припеве. Томас внимательно слушал, потом сказал: "Мне нужно еще разок это послушать". Наконец, он пошел за стекло в студию звукозаписи и надел наушники. "Эй, старина, налегай на весла", - обратился я к Луису, тот запустил все 24 дорожки записывающего устройства, и забурлила работа. "Deep in my heart there's a fire a burning heart I'm dying in emotion It's my world and fantasy..." Согласен: я не знал, что у нас получится хит мирового масштаба, поэтому сляпал текст именно за полминуты, задницу подтирают дольше. Томас как певец был, похоже, молодцом. Уже через пять весь его хлам был перепет. "Эй, Томас, если все получится" - пытался я приучить его к своей идее, - "тогда мы объединимся и выступим дуэтом!" Энтузиазм Томаса держался в четко ограниченных пределах: "Не-не-не, оставь это!", - притормозил он. "У меня есть репутация, и я не хочу ставить ее под сомнение, запев на английском. Дай мне лучше 500 марок и можешь использовать мой голос, но мое имя не появится". Как всегда, я сделал ставку на стратегию мыши-полевки: "Ну же, Томас! Теперь все пойдет, это будет что-то, я в этом уверен. Не говори "нет" сейчас! Мы прорвемся! Ну же!". "Ок", - снизошел он, наконец, - "только я не хочу, чтобы мое лицо видели на обложке. Кроме того, я хочу продолжать заниматься немецкой музыкой, она сулит мне больше". Ну вот, теперь-то и началась настоящая работа - микширование песни. Луис и я, приправляли ее как шеф-повара хороший соус: здесь еще немного барабанной дроби, а тут еще чуточку "ша-ла-ла-ла". Так, готово! Мммммм! Вкусно! Мы гордо нажали клавишу play, чтобы послушать нашу готовую песню и услышали развеселое: "You!... y heeeear... tt, kzzz... kzzz... yooohu... sssohol!" Звукоснимающая головка сдвинулась, и как следствие - фазовое гашение, которое проявляется в недостающих частотах на записи, звук будто отдаляется. Это звучало так, как если б сигнал отправили вокруг Луны и потом перехватили: космонавтика какая-то. Луис и я срочно принялись за спасательную операцию и позвонили техникам из BMG, которые владели методом ADAC для восстановления песни. "Очень сожалеем, ребята", - сообщили нам по телефону, - "Тут мы ничем помочь не можем. Однажды это должно было случиться!". Вот теперь и думай: что остается делать теперь Болену и Луису? Видимо, идти в студию и повторить все еще раз. Но это же все равно, что предложить Леонардо да Винчи: "А ну давай, нарисуй-ка портрет Моны Лизы снова!". Так нельзя, некоторые вещи повторить невозможно. Новая Мона Лиза, наверняка, косила бы, и у нее были бы оттопыренные уши. В общем, ничего другого нам не оставалось, как вновь прижать к груди 24-дорожечный оригинал ленты. К этому моменту, на ней сверху уже была перепевка тысячи людей, голоса стали писклявее, скорость воспроизведения возросла. Вот из этого утиного кряканья мы и кроили песню. Ребенку нужно имя, Томас и я не могли выступать просто как Андерс-Болен. "Турбо-дизель", предложил мой шеф Ханс Блюме, который уже окрестил с Франком Фарианом один успешный проект Boney M. Но у меня это вызывало ассоциации только с крестьянином Пипенбриньком на тракторе, а я стремился избегать всего, что напоминало о происхождении моего отца. Мы судили-рядили, пока не вышла, наконец, из угла Петра, секретарь. Посмотрела на плакат с TOP 50 на стене, где одна группа называлась " Talk Talk", а другая - " Modern Romance". И сухо выразила мнение: "Я бы назвала группу "Modern Talking"". На обложке "You're My Heart, You're My Soul" были изображены, опирающиеся друг на друга, белый спортивный ботинок и лаковый туфель. Но даже принятие такой бредовой идеи не могло повредить хиту. Если сегодня, ко мне приходит молодой артист и готов обсуждать целыми днями обложку диска, я всегда говорю, исходя из личного опыта: можно завернуть песню хоть в туалетную бумагу, все равно, хит - это хит и хитом останется. Производство "You're My Heart, You're My Soul" обошлось в 1400 DM - а именно: наем студии и четверть фунта кофе "Onko" для Луиса, чтоб он согласился работать сверхурочно, все остальное было даром, потому что, как обычно, все инструменты я сыграл сам. Двумя днями позднее я продал готовую песню BMG за 10 000 DM. Я был беспредельно счастлив, сиял как пряничная лошадка в меду, Фукс, мой шеф, топтался как гусь, пока тряс мою руку и приговаривал: "Эй, ты справился, Дитер!". Как никак, я принес музыкальному издательству 8600 DM. Он даже оклад мне повысил, сверх заработной платы положил еще 300 марок. Если бы, в эту секунду, я мог предвидеть, что продаю больше, чем песню - сияние стекло бы с моего лица и меня б стошнило. Я уступил авторские права на мировой хит и в ту же секунду потерял 40 миллионов марок. Всю осень и зиму 1983-го ничего не происходило, то же самое и весной, невзирая на все усилия. Единственное, чего мы достигли, это одно выступление в региональной программе на канале WDR. Потом случилось кое-что, на что никто не рассчитывал, и что не поддавалось влиянию: реклама из уст в уста. Шепот, шелест, дуновение за кулисами музыкального мира. Наш сингл тайком передавался от ди-джея к ди-джею. Без понятия, кто скрывается за проектом "Modern Talking". "Какие-то южане! Два мороженщика из Римини!" - плелись интриги, из-за нашего кремового звучания. Мы стали очень популярной фишкой и чудовищной лавиной накрыли все дискотеки Германии. Слушатели бомбили радиостанции заявками: "Эй, поставьте-ка мне ту песню, где так высоко поют!". Мировой хит состоялся. Как-то вечером, мы дольше обычного задержались в офисе фирмы, первооткрыватель меня - Шмидт, мой шеф Фукс и Зайеркастен, пожилой мальчик. Элли, моя 55-летняя мамочка-секретарша, единственная в музыкальном издательстве, кто действительно любил меня, поставила шампанское на лед. В половине седьмого мы все замерли у телетайпа, который должен был отпечатать свежий чарт. Как только устройство заработало - сделало "кнаттр!кнаттр!" и вверху страницы появилась первая цифра 1 потом . и потом большая Y Я уже знал: это был ипсилон от "You're My Heart, You're My Soul", В ту же секунду, мы упали друг другу в объятия, началось всеобщее ликование. Наконец-то, маленький Дитер из Ольденбурга получил свой первый № 1 хит. Мы обезглавили бутылку шампанского и даже Зайекастен получил глоточек, свою долю. Пусть мне уже не 30 и я еще не миллионер, но пункт 3 моего мастер-плана был выполнен: наконец, после 6 лет канители в музыкальном издательстве, я занял свое место на вершине чарта. С этой секунды, моя жизнь перешла в галоп: "You're My Heart, You're My Soul" также угодил в чарты Франции, Голландии, Швеции, Тайваня, Гонконга, России и Гренландии. Сопротивлялись только Америка и "ЛЕГОлэнд". Вместе с этим, теперь я имел не только первую позицию в чартах, но и свой первый мировой хит, о котором всегда мечтал. Томас и я чувствовали себя как чемпионы. Чемпионы? Скорее, как шампиньоны, точно также мы выставили вдруг головы из земли. Мы ни о чем не имели представления. Но и об этом мы не знали. От счастья, я был как в качке. Но я не только стал взрослым как музыкант, я получил еще и ребенка - Эрика была беременна. Дорога свободна! Ю-ху! Все пришло в движение, нам нужен был новый домашний очаг. Я уже сэкономил 260 000 марок, больше 240 000 я взял в кредит, чтоб мы смогли поменять нашу квартиру в две с половиной комнаты в многосемейном доме на двухэтажное домостроение с лодочным сараем в Бергштедте, районе Гамбурга. Если бы Эрика не принесла списанные полки и занавески из реквизита Карштадта и полностью не организовала переселение, нам бы этот дом и обставить было нечем. Младенцу, если это будет мальчик, мы решили дать имя "Марк". Марк Болен - как Марк Болан, солист группы T-Rex, хоть и пишется по-разному, но произносится одинаково. Я счел такую игру слов забавной. Когда у Эрики лопнул околоплодный пузырь, надо было уже вприпрыжку мчаться на карете скорой помощи в больницу. А я за ней на своем новом серебристом Мерседесе. Я так волновался, что мне бы стоило довезти себя прямо до родзала.И если я думал, ой-йо-йой, младенец появится на свет, в лучшем случае, прямо на ступеньках больницы, то карапуз заставил себя порядком подождать. Это были тяжелые роды. Час проходил за часом. Наконец, появилась акушерка с ворохом пеленок и сунула мне этот ворох в руки: "Вот, господин Болен, ваш наследник!". Я стоял, пытаясь взять себя в руки. Как любой папа, я немедленно принялся искать сходство между собой и своим сыном. Это было относительно сложно, у Марки был череп оригинальной формы, как шлем Нифертити, потому что его тащили щипцами. К тому еще, вихорки черных волос. И кроме того, он был зловеще смугл. Я все спрашивал себя, в животе его мамы еще и солярий имелся? Доселе неведомое ощущение тепла: "это мое", желание защитить и чувство безусловной любви обуяли меня. Я знал: вот оно, ты держишь в руках то, что изменит твою жизнь. Для чего я живу, зачем я все это делаю? - один ответ на все. Моя гордость не знала границ. Я был убежден, что я первый мужчина на этой планете, который получил нечто такое замечательное. Этот год - был моим годом. Эрику выписали в туфлях 41-го размера, я был так сбит с толку и находился в таком замешательстве, что дома схватил не те туфли и, по ошибке, привез в клинику свои ботинки. Я припарковал машину впритык, буквально в миллиметре, от выхода из больницы, так что другие люди могли выйти, в буквальном смысле, только через салон моего автомобиля. Любить малыша и ежедневно о нем заботиться, как я вскоре выяснил, абсолютно разные вещи. Едва Марки прибыл домой и лепетал что-то в своей колыбельке, я оказался загружен работой. Я не умел общаться с этим маленьким человечком, не понимал, что чего ему не хватает, что он хочет мне сказать. В это самое время, каждые 5 минут звонили из звукозаписывающей компании BMG: "Когда вы можете выступить в Токио? Вы с Томас нужны нам для интервью! Где демо-записи новых песен?". А я, между всем прочим, пытался пеленать Марки, что ему безумно нравилось. От радости он писал по высокой дуге мне на лицо. И мне приходилось начинать все сначала с ощущением, что все валится из моих рук. Трепыхающийся младенец, не клеящаяся липучка, и вокруг все мокрое. Я начал нервничать, как я всегда нервничаю, сталкиваясь с вещами, которых не умею делать. У меня не было времени учиться терпению. Из-за "Modern Talking" я находился под колоссальным прессингом. "Дитер, - вращались мои мысли, - милостивый господь даст тебе такой огромный шанс лишь раз в жизни! И не будь идиотом! Теперь-то, не делай ошибок!". Это решение было жизненно важным для меня. Уже много лет назад я уяснил, или успех полный, или вовсе отсутствует, а довольствоваться крохами я не хотел. Я всунул малыша Эрике в руки и снова бросился к себе в студию. Вокруг света в коме. Мое расписание для "Modern Talking" было битком забито, мне пришлось подклеивать листы бумаги снизу. Иметь международный успех, это значит, что однажды и в Папуа-Новой Гвинеи могут схватить трубку и потребовать: "А ну-ка, теперь мы хотим заполучить этих двух красавчиков! Они должны приехать петь!". Восемь дней в неделю, мы с Томасом сидим в самолете, сегодня Мыс Мук, завтра Кейптаун. Эрика оставалась дома с Марки. Позвонить быстренько домой не получалось. Мобильных телефонов еще не было. Если я хотел рассказать своей маленькой семье вечером, сколько всего невероятного и замечательного испытал, на другом конце земли уже гасли огни. Когда мы возвращались в Германию, то каждый 9- и 10-й придурок по собственной инициативе норовил навязать мне свое мнение: "Мы уверены. - с убийственной важностью объявляли они, - все-таки, "Modern Talking" - это всего лишь мотылек-однодневка! С одной дискотечной фишкой? "You're My Heart, You're My Soul"? Да на ней торчат только тинейджеры! Ну, кто, бога ради, целый альбом станет покупать? Нее, господин Болен, нет, нет…". Страх закрутил меня, они могли оказаться правы, все могло оказаться случайным попаданием. Сколько из этого успеха приходилось на мой счет? А сколько нужно приписать технической неполадке во время перезаписи? Смогу ли я еще раз что-то создать подобное? И сработает ли это? С тех самых пор, когда мне было 12 и я играл на гитаре, я мечтал об этом моменте, чтобы доказать всем, я добился его. И теперь, когда я сделал это, я был еще несчастнее, чем раньше, потому что паника потерять все, засела в моем затылке. К моему стрессу присоединилось еще то, что я не только был певцом в "Modern Talking", но и композитором, автором текстов и продюсером. Собственно, выполнял работу четырех человек. Я должен был решать, в каком шоу выступать "Modern Talking". И что гораздо труднее - в каком не должен. Томасу было 20, он только сдал выпускные экзамены на аттестат и, во всем, что касалось музыкального бизнеса, носил розовые очки. Для него, наш успех был абсолютно естественной и нормальной вещью. Могло статься, что он невинно спрашивал: "Дитер, когда же мы споем наш следующий хит № 1?", в то время как я пристально смотрел в чарты и не питал иллюзий: вероятность иметь второй № 1 вслед за первым, была 1: 10 000. Растоптанная герань. Через шесть недель, "life Is Life" скинула нас с трона в чарте. Случилось то, чего я так боялся, "You're My Heart, You're My Soul" вдруг всего лишь на третьем месте! Через два месяца "Modern Talking" и вовсе был в конце списка. Скоро о нас вообще и не вспомнят, вот что чего я опасался, и что меня заботило. Теперь я сидел днями и ночами в своей новой студии, в подвале, и пялился на лодочный сарай. И видел, как Эрика, я и Марки уже складываем чемоданы и двигаем обратно в наши две с половиной комнаты. "Кубышка" истощалась, и скоро я не смогу вносить по кредиту. Я был маленьким Дитером, который сидел в своей дыре, которая, собственно, ему еще и не принадлежала, и чувствовал, что тупо таращусь в окно, вместо того, что делать что-то вразумительное. Короче говоря: я чувствовал себя одиноким, покинутым и порядком отчаявшимся. Уже шестью неделями позднее, от гляделок в окно и уединенности ничего не осталось. Нам приходилось теперь задергивать шторы и занавеси, потому что, с утра до вечера, наш дом осаждали поклонники и спрашивали: "Не здесь ли живет Дитер Болен?". Потом еще съемочные группы, которые пытались снять спальню и студию, заблудились и сняли жилую комнату нашего соседа из второй половины дома., после чего он установил щиты и изгороди. Он представил мне счет в 30 000 марок, никак не мог успокоиться насчет побитых горшочков и растоптанной герани в его саду, и чтоб защитить от топающей ногами толпы поклонников свои цветочки впредь, забаррикадировался как в Форте Нокс. Я корпел и корпел, однако, из ста композиций достаточно хороши не были и сотая доля. И стоило в моей голове мелькнуть новой многообещающей мелодии и мне надо было только изловчиться, чтоб схватить ее, как звонил телефон. Моя звукозаписывающая фирма: "Томас и ты, вы должны ехать на юг Торфмор-Зоденферна, очень важная для промоушена встреча". Трубка не успевала остыть, как уже звонила моя мама: "Эй, мальчик, как у тебя дела? Ты хорошо питаешься?". Полторы минуты, которая длилась эта беседа, я дрожал, вероятно, как осиновый лист, так что разлетались листки моего календаря. Наокнец, после миллиона остановок, 8 000 чашек кофе и пяти нервных срывов, я обрел искрометную идею: "You Can Win…". "You Can Win If You Want If you want it, you will win Oh come on take your chance.,," Это соответствовало моему боевому кличу, я был убежден, что могло выиграть, если очень захотеть и если представиться такой шанс. И дальше: "You dont't fit in a small town world..." Это абсолютнейшая неправда, потому что я, собственно, зверски любил зелень и сельскую жизнь. Вива ла Ольденбург! Пластинка получилась, и у меня возникло такое чувство, что на одно мгновение мир затаил дыхание, потому что случилось невероятное: за одну ночь "You Can Win…" оказался на первом месте. "Modern Talking" вновь был там, где, по моему мнению, после прослушивания, и должен быть, а именно, на самом верху лестнички успеха. Критики блевали и комкали свои, уже готовые, статьи с заголовками: "Modern Talking всего лишь жалкий мотылек-однодневка". Мы справились, сделали то, что никто не считал возможным. Никакого "одно-синглового" чуда, вторая песня-хит № 1, и альбом будет первым обязательно. Слушайте, слушайте, слушайте. Вдова Носферату. ( Носферату - вампир из одноименного фильма) Вдруг, у нас оказалось много друзей. Все знали, что так и будет, и всегда в этом были уверены, и вовсе никто в нас не сомневался. Восторги подлиз. "The 1st Album" "Modern Talking" собрал кассу в Европе и девять раз стал золотым, в Германии, Австрии и Швейцарии - даже платиновый, с 43-мя неделями в чарте, также долго, как диск Beatles "Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band". На сей раз, посвященная этому вечеринка состоялась не в офисе, как у Рики Кинга, а в огромном зале с буфетом и большим количеством любителей пожрать на дармовщинку в Берлине. Я прохаживался там, беседовал, и тут вдруг предо мной предстало явление: вдова Носферату. Белое напудренное лицо, подведенные, черные глазки-пуговки, темные Валхалла-шмотки, всклокоченная грива, квадратная фигура ростом в метр сорок - Марианна Розенберг. Уверен, в моей жизни никогда не был разочарован до такой степени. Во времена моего студенчества в Геттингене, она была моей богиней, моей непорочной мадонной. Так же, как во время своих выходов с усердием тянул "Ich bin wie du", я представлял и чувствовал себя таким близким с ней. У меня были все ее диски, я часами рассматривал лицо на обложках, пока пластинка кружилась на "вертушке": "Marleeeeeen ...!", в этом голосе была такая мольба, такая страсть: "... eine von uns beiden muss jetzt geeeeeeehn! Marleeeen.,,,'". Я слышал это определенно 7 000 раз, и поэтому, без проблем мог бы это спеть сам задом наперед. А когда начиналась песня "Liebe kann so weh tun"?, я только думал: Да! Да! Да!, покрывался гусиной кожей и мое сердце бешено колотилось. Я представлял себе Марианну маленькой хрупкой покорной девушкой, как она входит в мою комнату и я, не сходя с места, делаю ей предложение руки и сердца. Теперь я смотрел в эти холодные, суровые глаза и понимал: это не та женщина, которая все эти годы являлась мне в мечтах. Я сглотнул. Мы разговорились, и от этого все стало еще хуже. От нежности, хрупкости и ласки не осталось и следа. Она была коммунисткой в самом экстремальном проявлении. "Если бы мне дали слово, - разглагольствовала она, - я бы ратовала за насильственную социализацию!". И выдала еще что-то в том же духе. Никогда в жизни я не был так разочарован, как за эти 10 минут с Марианной. Все равно, это не нанесло ущерба моему восхищению ее голосом. Спустя 4 года, когда я занимался саунд-трэком к "Rivalen der Rennbahn", подумал о ней. С "I Need Your Love Tonight", она воскресла в чартах на семь недель после пятилетнего небытия. Марлен. Я праздновал свои успехи, я знакомился с новыми людьми, я учился жить и думать по-новому. Эрика оставалась дома. Мне хотелось продолжения. А она, такое у меня было ощущение, не хотела идти со мной по этой стезе. У нее не заслуживал одобрения мир, который свихнулся, в чем она была уже давно убеждена, и в контакте с которым, не видела никакого смысла. Я стал замечать, что она находит мою манеру говорить, одеваться, жить безапелляционной и ее недовольство все росло. Траншея между мной и Эрикой становилась все глубже. На этом отрезке жизни я познакомился с Марлен, специалистом по маркетингу в музыкальном телевидении. Марлен представляла собой все то, так мне думалось, к чему нужно стремиться. Она носила костюмы от Шанель, на запястье - дорогой золотой "Ролекс", предпочитала французскую кухню и свободно говорила по-английски. Марлен был образованная и высокосветская Леди. Я носил "Swatch" за 30 марок и мешковатое барахлишко из Карштадта. Картье? Гуччи? Думаю, что я и представления не имел, что это такое. И о свободном английском я, действительно, был наслышан, но на "Привет, я Дитер!" все более-менее и оканчивалось. "Скажи мне, ты что, больной?", - осторожно спросила меня Марлен, - "ты столь успешен, так почему ты так носишься кругами?". Она угодила пальцем прямо в рану. Кроме того, она не могла взять в толк, как "Modern Talking" может праздновать победу во всем мире с теми текстами, которые я для него писал. "Ок, Марлен, - говорил я, - тексты о ядерной угрозе сойдут для группы протеста, но не для поп-индустрии. Сложное содержание и легкая музыка - плохо совмещаются". Я был одержим Марлен. Такая интересная, утонченная, образованная, взыскательная женщина, которая явно давала мне знать, что находит меня умопомрачительным - это придавало мне уверенности в себе. "Посмотрите!", - хотелось мне покрасоваться, - "эта женщина досталась Дитеру Болену". Я хотел быть рядом с ней. Собственно, Марлен была с продюсером "Polonase Blankenese", я должен был, естественно, отчалить от Эрики. Я поставил ее перед свершившимся фактом, хотел, чтоб она уехала: "Ты, Эрика, не волнуйся! Я оплачу тебе новую квартиру". Для Эрики это прозвучало громом среди ясного неба, она не подозревала, что такое может произойти. Она была глубоко уязвлена, крикнула в ярости: "Посмотришь, что из этого выйдет", но была слишком гордой, чтоб сказать: "Пожалуйста, останься со мной!". Она взяла Марки и ушла. Марлен заселилась. Удивительно: в ту секунду, когда Марлен вошла в мою кухню и рассматривала нашу вытяжку медного цвета со словами: "Она не достаточно чиста", я осознал: "Эй, Болен, ты спятил!". Я поехал к Эрике, в район Поппин Гамбурга, дважды прокрался вокруг ее жилого квартала, собрал все свое мужество и позвонил. Я вижу это и по сегодняшний день: дверь отворилась, а Марки ползал по линолеуму на полу кухни. Это разрывало мне сердце, я чувствовал: "Здесь находится твоя семья, а ей здесь не место, Дитер!". Я ощутил себя самой большой свиньей на этой планете. В замешательстве, я упал перед Эрикой на колени: "Эрика, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Промашка вышла. Это больше никогда не повториться". Эрика предоставила мне часок поползать вокруг нее. Я поехал обратно к Марлен и попытался объяснить ей то, что нельзя было объяснить: "Мне очень жаль, я ошибся, ты должна уйти, через 10 минут вернется моя семья". Марлен была абсолютной Дамой и в поражении. "Хорошо, если ты так на это смотришь!", сказала она, собрала вещи и ушла. Эрика, действительно, вернулась ко мне. Я хотел загладить свою вину, я приносил цветы, мы гуляли, катались на велосипеде. Я был любящим супругом. Но если быть полностью честным, это было ничто иное, как закрашивание трещин на фасаде. Я хотел устранить все искушения, поэтому предложил: "Эрика, как насчет того, чтоб ты с Марки сопровождали меня в турне? Мы сможем больше времени проводить вместе". Первые два дня прошли исключительно хорошо. Марки лепетал свои первые слова: "Пап-пап-пап!" и "Аудо-аудо-аудо". И я непосредственно, собственной персоной, присутствовал при этом важном событии. Я, в самом деле, был горд собой. Когда он в салоне первого класса "Люфтганзы" швырнул свою бутылочку, я тут же был наготове и насухо промокнул попутчику пиджак: "Извини, пожалуйста! Это всего лишь фенхелевый чай". Но на третий день, реальность нас настигла. Ко мне, в ужасе, прибежал Фридерик Габович, фотограф "Bravo", абсолютно ошалевший: "Дитер, твою жену никуда нельзя брать с собой! Она всегда говорит только правду!". И тут же Эрика "спустила на воду со стапелей" следующее: "Здесь повсюду одни скользкие задницы!". Это еще можно было перетерпеть, но вскоре мы прибыли в Мадрид. Вот только Марки бежит вдоль бортика, и вот он уже булькает в гостиничном бассейне. Я заорал: "Марки!" и прыгнул. Никогда не забуду глаза моего сына, когда он лежал на дне бассейна, задерживал в легких воздух и во всю смотрел на меня. Эрика была "совсем готовая". Кельн подкинул "жирной капусты", Марки споткнулся о металлический обод по краю ковра. Когда Эрика стала поднимать нашего ревущего сына, над его правой бровью зиял глубокий шрам, как от лезвия мотыги. "Мой ребенок! Мой ребенок! Кровь! Кровь!", Эрика почти теряла сознание. После того, как врач наложил Марки швы, Эрика хватила его на руки, прижала к себе и сбежала домой в Бергштедт в Гамбурге. Вот и все совместные путешествия. Когда я в следующий раз вернулся из длинного тура из Москвы, где со мной обращались как с королем и фанаты взывали: "Дитер! Дитер!", меня поприветствовал дома старый спертый воздух супружества: "Закрывай за собой дверь уборной, - сказала Эрика, - ты же знаешь, что ребенок лазит в кошачий туалет". Вскоре, "краска на фасаде" вновь совсем облупилась, обычное супружеское дело, разумеется, с ужесточенными правилами игры. Я как раз вернулся домой из своей последней поездки в Ниццу, и уже то, как именно, Эрика по лестнице надвигалась в мою студию, было объявлением воздушной тревоги. "Привет, Эри…", - продолжить я не успел. Потом - тудух!- что-то приземлилось мне на голову. На сей раз, это была гитара за 1200 марок. В моем чемодане Эрика нашла трусики дамы по имени Джинни. Джинни выглядела как младшая сестра Уитни Хьюстон и была моим первым опытом с генами "Шоколадных хлопьев". Собственно, она была подружкой сына Удо Юргенса, только младший Юргенс не знал, что мы с ним, так сказать, "партнеры по бильярду", и я тайком взял Джинни в Ниццу. Вместе с Марлен я похоронил свои амбиции в изменении стиля одежды. Я его просто игнорировал. С тех пор, семья Болен сплоченно появлялась в розовой и желтой небрежной экипировке. Нас усыновили производители спортивных товаров "adidas". Рекламные стратеги раскопали, что детишки от нас торчат. Причем, особенно и рыскать им не надо было, нужно было всего лишь заглянуть в чарт. "Эй, Дитер! Супер! Крепко ты выдал! Ты - торговая марка! Этот кроссовок на обложке! Мы должны это сделать!". Отныне, каждые две недели, звонил посыльный и приносил коробки, битком набитые тренировочными костюмами из парашютного шелка, конфетной расцветочки и ботинками. Вся семья Болен бегала, как Флоддеры (*персонажи одноименного фильма, семейка, повернутая на железнодорожной символике и соответственно одетая) Как, если все 365 дней в году были сезоном туризма. Сегодня, конечно, я это считаю отстоем, но тогда меня это не беспокоило. Тему Lifestyle я закрыл для себя. Я счел, что это простой, удобный и, прежде всего, недорогой, способ решить легкую проблему.
			Дальше